Примерно в том же духе было выдержано итоговое заявление Комиссии по вопросам религиозных отношений с иудаизмом, носившее название «Мы помним: размышления о Шоа». Оно увидело свет 16 марта 1998 года. Документ готовился в тайне и с длительной проволочкой, вызванной ожиданием подобных заявлений от заинтересованных епископатов. Заявления последовали: от немцев — в 1995 году, от французов — в 1997‐м. Когда же вышла декларация, суммирующая работу римской курии на протяжении десяти лет, многих постигло разочарование.

Холокост — это порождение нацизма, который в свою очередь складывался из трех частей: атеизма, расизма и крайнего национализма, говорилось в ватиканском тексте. Все эти составляющие столь же враждебны христианству, как и евреям. Поэтому ни в коем случае нельзя выводить национал-социализм из того антисемитизма, который на протяжении веков отличал многих христиан. Впрочем, это не снимает ответственности с христиан, немалая часть которых либо участвовала в геноциде евреев, либо равнодушно взирала на него. Церковь чувствует свою вину за их поведение и кается за этот грех.

К документу было приложено дополнение, в котором авторы брали под защиту доброе имя Пия XII. Это вызвало возмущение многих комментаторов, и без того огорошенных «половинчатостью» заявления курии, особенно после куда более однозначных слов немецких и французских епископов. Недовольство выразили, в частности, исполнительный директор Всемирного еврейского конгресса Элейн Штейнберг, историк Эфраим Зурофф из Центра Симона Визенталя, глава израильского отделения Антидиффамационной лиги Израиля Давид Розен. «Слишком мало и слишком поздно», — высказался о ватиканском тексте главный ашкеназский раввин Израиля Меир Лау, уроженец Польши, сам переживший Холокост. А бывший председатель Американского еврейского конгресса Артур Херцберг (также родом из Польши) вообще пустился рассказывать, с какой отстраненностью взирал на страдания евреев сам Иоанн Павел II. Одним из редких еврейских деятелей, кто одобрил заявление Святого престола, был американский раввин Джек Бемпорад, основатель Центра взаимопонимания религий, назвавший текст курии «блестящим»[1274].

Разочарование многих еврейских деятелей еще усилилось, когда 11 октября того же года Иоанн Павел II причислил к лику святых Эдит Штайн (Терезу Бенедикта Креста). Опять зазвучали обвинения, что церковь хочет «крестить Холокост», а римский папа своими действиями якобы поддерживает скандальное поведение кармелиток и их сторонников, установивших кресты возле Аушвица. Отношение к последним в Италии было однозначным. Даже связанный с епископатом журнал «Авенире» называл их антисемитами. Многие иудеи отказывались воспринимать фигуру Терезы Бенедикта Креста как символ единения народов в Боге, хотя понтифик всячески это подчеркивал: на церемонии присутствовали премьер-министр Бузек, канцлер Коль и делегация Израиля. Еще более отчетливо он показал это 1 октября 1999 года, когда провозгласил Эдит Штайн небесной покровительницей Европы (наряду с Екатериной Сиенской и Бригитой Шведской)[1275].

* * *

Как бы то ни было, главное прозвучало: церковь разделяет ответственность за своих недостойных чад и кается в грехах. При обсуждении наследия инквизиции — другой трудной проблемы церковной истории — не было и этого. Октябрьская конференция историков, прошедшая в 1998 году в Ватикане, мало того что состоялась при закрытых дверях, так еще и не удостоилась какой-либо резолюции. В сообщении об ее итогах было лишь заявлено, что она не ставила цели обсудить вопрос покаяния, а касалась сугубо исторических тем. Это не означало, что церковь хочет умолчать о собственных ошибках или дистанцироваться от спорных моментов. Открывший конференцию кардинал Эчегарай ясно указал, что нельзя разделять римскую и испанскую инквизиции (как пытались сделать иные «обелители» и «защитники доброго имени»), поскольку это была одна организация, действовавшая по поручению Апостольской столицы. Однако всеобъемлющего суда над инквизицией так и не случилось. Святой престол ограничился пересмотром ряда наиболее громких дел. Причем сам по себе такой пересмотр не относился к инновациям Войтылы. В свое время уже реабилитировали основателей ордена босых кармелитов, оправдали и сожженного по приговору римского первосвященника Савонаролу. А после канонизации Жанны д’Арк, произведенной Бенедиктом XV в 1920 году, выяснилось, что даже сама церковь может приложить руку к страстям святых. Иоанн Павел II так далеко не заходил, однако он восстановил доброе имя Галилео Галилея, а также выразил сожаление судьбой Яна Гуса. Устраивать процесс над всей инквизицией означало устроить процесс над самой церковью. Люди могут ошибаться, а церковь — никогда. В связи с этим на упомянутой конференции говорилось и о положительных чертах инквизиции. В частности, о том, что она не выходила за рамки принятых в то или иное время юридических норм и даже сама способствовала повышению стандартов. Не случайно же в Италии, которую Святой престол контролировал особенно тщательно, не случилось массовой охоты на ведьм[1276].

* * *

Еще не отгремел гимн «Te Deum» Кшиштофа Пендерецкого, завершивший церемонию канонизации Эдит Штайн, а Войтыла уже обнародовал очередную энциклику, на этот раз посвященную взаимоотношениям науки и веры, — «Fides et ratio» («Вера и разум»). О науке, правда, понтифик не написал в ней почти ничего, сосредоточившись на вопросах философского характера. День был выбран не случайно: 15 октября отмечалась память Терезы Авильской, доктора церкви. За этой Терезой маячила тень другой, только что причисленной к лику святых, ведь она тоже сочетала в себе веру и разум: училась у Гуссерля, а затем ушла в монастырь. Подпись же под энцикликой Иоанн Павел II поставил месяцем раньше, в праздник Крестовоздвижения.

Понтифик писал, что философия, к сожалению, давно уже переключилась с изучения бытия на изучение процесса мышления, тем самым усомнившись в возможности разума постичь реальность. Это привело к разрыву связей рассудка с религией: многие теперь считают, что вера не нуждается в подпорках науки, а наука (вернее, философия) для свободного развития якобы должна быть избавлена от влияния веры, поскольку вера настаивает на существовании незыблемых истин, философия же таковые отвергает. В результате мы получили размывание морали и нравственности в обществе, которое не понимает цели своего существования (ибо цель дается верой). Таким образом человечество, с одной стороны, получает безграмотных фанатиков, не признающих ценности разума, с другой же — циничных интеллектуалов, презирающих общечеловеческую мораль. Это очень опасно, так как ведет к распространению всякого рода порочных явлений и угрожает самому существованию цивилизации: безнравственные политики, имея в своих руках ядерное оружие, запросто могут погубить планету. Чтобы этого не случилось, вера и разум должны идти рука об руку, как это завещали Отцы церкви, а также мыслители Востока и Запада: Жак Маритен, Эдит Штайн, Петр Чаадаев, Владимир Соловьев, Павел Флоренский, Владимир Лосский. В средневековом католичестве ту же линию проводили Ансельм Кентерберийский, святой Бонавентура и Фома Аквинский[1277]. Вывод был прост: науку следует подчинить вере, как это было в Средние века.