– Помоги мне вытащить это, – сказал я Ланту.

Он воткнул факел в снег и наклонился. Даже вдвоем нам пришлось изрядно потрудиться, ведь ткань палатки устилал не только снег. На ней толстым слоем лежала опавшая листва, кусочки мха, весь тот мусор, который словно бы испарялся с камней древней площади и дороги Силы. Когда значительный кусок удалось вытащить из-под снега и я отряхнул его, нашим взглядам явилась череда красочных драконов и змеев.

Это оказалось небыстрое дело. Мы с Шутом, уходя, оставили в палатке вещи, и теперь я боялся, что она порвется под их весом, пока мы ее тащим, но ткань выдержала. Я хорошо помнил, как эта палатка защищала нас от ледяных ветров Аслевджала, и тепла наших тел хватало, чтобы согреть ее. Даже если она прохудилась, то все равно послужит отличным укрытием для нашей разросшейся компании. Наконец мы освободили ее и медленно подтащили к костру. Края ярких полотнищ обледенели, и найти вход оказалось непросто.

– Мы нашли ее, – сказал я, и Шут улыбнулся, как ребенок.

Спарк лежала тихо, глаза ее были открыты, губы беззвучно шевелились. Время от времени она переводила взгляд, словно следила за чем-то невидимым, а один раз улыбнулась кому-то. Губы ее продолжали двигаться. И тут я наконец понял…

– Какой же я дурак! Надо унести ее с каменной мостовой! Посмотрите на нее! С ней же говорят камни.

– То бормотание? – вскинулся Лант. – Я думал, мне просто мерещится и это всего лишь шепот ветра в кронах. Пер ничего не слышал.

– И ты, значит, тоже… – сказал я.

Это была тяжелая работа, особенно в темноте. Я велел Ланту и Перу вырыть небольшую ямку для костра под елями, где снега меньше, а сам тем временем перенес Спарк в свою палатку. Потом отряхнул палатку Элдерлингов от остатков мусора и расстелил ее на снегу, чтобы найти углы. Раньше я никогда не присматривался к опорам, составлявшим ее каркас. Оказалось, они белые и сделаны словно из китового уса, только кит, верно, был совсем уж огромным. Я отложил их в сторону и вернулся туда, где мы нашли палатку. Разбросав ногами снег, я отыскал недостающие опоры и ржавые останки жаровни. Сойдет.

Чтобы установить палатку, мне понадобилось куда больше времени, чем обычно. Когда дело было сделано, мы поставили в ямку жаровню, набросали туда тлеющих углей и вскоре развели небольшой костерок. Палатка Элдерлингов была просторнее моей. Как только мы перенесли постели, я затащил внутрь Спарк. Мы повесили над огнем котелок со снегом.

– Побудь с ней, – сказал я Перу и повернулся к Ланту. – А ты поройся в поклаже и принеси нам что-нибудь поесть.

Потом я вернулся к большому костру, у которого оставил Шута.

– Твоя палатка готова. Проводить тебя?

Он смотрел в сторону палатки, и на губах его играла легкая улыбка.

– Я почти ощущаю ее силуэт, так хорошо она удерживает тепло. – Он вдруг тяжело вздохнул. – У меня с ней связано столько воспоминаний… А плащ, тот, что ты зовешь бабочковым? Прилкоп нашел его в Кельсингре. А когда нас превратили в рабов, он умудрился оставить его себе. Свернул в узелок, и плащ не нашли, он ведь почти не занимает места. А потом, уже в Клерресе, Прилкоп подарил его мне. А я отдал плащ Инкале – моей посланнице.

Я почувствовал к нему острую жалость, но взял себя в руки.

– Не пытайся заставить меня забыть об одной истории, дразня другой, Шут. Вы со Спарк прошли через камень в Кельсингру. Это земля торговцев Дождевых чащоб, ныне зовущих себя торговцами Драконов. Там правят королева Малта и король Рэйн. Драконы живут в городе или где-то поблизости. Что произошло, когда вы появились там?

Я надеялся, что, упомянув известные мне факты о Кельсингре, подтолкну его поделиться правдой. Напрасно.

– Малта… – улыбнулся Шут. – Это была, наверное, самая несносная девица из всех, кого я знал. Но такая прелестная… Я назвал в честь нее лошадь. Помнишь?

– Помню. Неттл сказала, Баррич глазам своим не поверил, когда получил ее от тебя в подарок. Итак, вы вышли из камня…

Он поджал было губы, потом все же заговорил:

– Была ночь. Спарк пришлось присесть и передохнуть. Мне не хотелось позволять ей отдыхать, хоть я знал, что вокруг ночь, потому что не ощущал поблизости тепла. Я слеп, Фитц. Но тот город был залит светом, и по улицам ходили жители в ярких одеждах – вы зовете их Элдерлингами, а торговцы – Старшими. Мы прибыли в разгар какого-то праздника. То есть это город открыл нам воспоминание о праздничном дне. И я видел! Вряд ли ты можешь вообразить, что это такое – столько времени быть слепым, привыкнуть и смириться, что до конца дней будешь разве что различать тьму и свет, и вдруг прозреть! Видеть краски, лица, улавливать смену выражений на этих лицах, видеть игру теней на стенах в свете множества факелов. О Фитц!

Некоторое время он молчал, лишь тяжело дышал, словно голодающий, поделившийся воспоминанием о пире. Я ждал.

– Конечно же я знал, что это всего лишь морок. Или, если угодно, представление, которое разыгрывает для гостей камень памяти. Но от этого зрелище не казалось мне менее очаровательным. Наоборот. Я хотел увидеть больше. Странно сказать, но когда Спарк попыталась завязать беседу с проходившими мимо людьми, я скорее испугался за нее, чем за себя. Я помог ей встать, и мы вместе пошли по улицам. Ах, Фитц, как чудесно было идти с ней рука об руку, но не нуждаться в ее зрении. Вернее, почти не нуждаться. Кое-что в городе все еще нуждается в восстановлении, он ведь большой, а жителей в нем не так уж много. Я предупредил Спарк, чтобы она была начеку, вдруг заметит кого-то живого, кто, как мы с ней, проходит сквозь призраков. Она сказала, что постарается, но голос ее звучал слабо, и я испугался, поняла ли она меня. – Он снова умолк, и снова его незрячие глаза обратились в сторону палатки Элдерлингов. – Я замерз, – сказал Шут.

– В палатке твой рассказ услышат все. Здесь у нас нет лишних ушей.

– Ну и что с того, что услышат? Думаю, когда Спарк придет в себя, она и так все расскажет Перу. Они очень подружились.

Я не стал говорить, что она может никогда не прийти в себя. Не стал говорить и о том, что Пер усомнился в их дружбе. Я просто помог Шуту встать и пройти по неровной земле к палатке Элдерлингов. В темноте она выглядела потрясающе – маленький костерок освещал ее изнутри, и драконы и змеи на ткани сверкали золотым, алым и лазурным светом. Ее красота была могущественной и в то же время хрупкой. Сердце радовалось при взгляде на такое чудо. Костер, оставшийся у нас за спиной, потрескивал, пламя его танцевало, наполняя морозный воздух запахом сосновой смолы. До меня доносился запах овсянки, которую готовил Лант. Шут был рядом, живой, хоть и невыносимо глупый. И на краткое мгновение я испытал чистую волчью радость наслаждения тем, что есть.

Но в следующий миг меня захлестнул стыд. Как я мог хоть на мгновение возрадоваться жизни, когда моя Би потеряна навек? Когда я иду в края, где никогда не был, чтобы убить столько Слуг, сколько смогу? Когда в палатке лежит девушка, растерзанная недугом Силы?