«Я знаю тебя, – молвила она солнцу. – Ты Крис Хансен».

И ответило солнце: «Я Делианн».

Далеко-далеко в вышине – ибо в вечную пустоту прокрались тихой сапой верх и низ – одиноко и горделиво парила хищная птица, поводя сияющими крылами. Сокол, не то орел…

А может, феникс.

Птица рвалась к светилу, влекомая от века светом и теплом – чтобы вечно падать вниз на увечном крыле. Крик птицы рвал сердце богине, ибо та сама нанесла эту рану и чувствовала ее, точно свою собственную – рука горела, будто в печи, – но знала, кто страдает с ней.

«Ты Кейнова погибель», – промолвила она беззвучно.

И ответила птица: «Я Райте».

На безграничных полях, что раскинулись под солнцем, увидала она прочих тварей: волка-великана с обрубленными когтями, хромого от боли, но все же яростного и страшного; и женщину из базальтовой лавы, прорвавшей покров земли острыми, не сточенными тысячелетней эрозией гранями. Видела она деревья и цветы, кошек и мышек, змей, и жаб, и рыб…

И последним увидала она мужчину.

Он сидел на камне, облокотившись на колени, и смотрел на нее.

Она знала его до последней клеточки.

Поседевшие на висках блестящие черные волосы и подернутая инеем бородка – пальцы ее знали их на ощупь. Темный блеск в глазах, косой шрам на дважды сломанной переносице – губы ее помнили этот изгиб. Эти грубые, смертоносные руки тискали когда-то ее грудь, гладили жаркие бедра.

На нем была свободная куртка из черной кожи, посеревшая и потертая; белесые пятна впитавшегося пота виднелись под мышками. Черные мягкие штанины были сплошь порваны, порезаны, зашиты наспех. Грубые бурые нитки проступали на коже, словно свернувшаяся кровь.

Сердце богини запело, и она устремилась к нему.

Неспешно и уверенно рука сидящего на камне скользнула под куртку, чтобы извлечь на свет длинный острый нож.

– Довольно, – промолвил он.

Она застыла в недоумении, и там, где у живого человека располагается сердце, заискрила горькая обида.

– Хэри …

– Хэри мертв. – Острие ножа уставилось ей в глаз. – Как и ты. Так что давай без слюнявых счастливых встреч.

– Хэри, я не понимаю… почему ты не дашь мне коснуться тебя.

Он указал ножом на парящую в небесах птицу:

– Потому что имею представление, что может случиться при этом.

– Я хочу лишь поделиться с тобой. Слиться с тобой.

– Нет.

– Здесь мы можем быть едины. Одна плоть. Любить друг друга…

– Нет.

– Я хотела, чтобы мы были вместе…

– Не повезло.

– Ты обращаешься со мной как с врагом.

Глаза его сверкали, словно осколки обсидиана: черные, острые.

– Да.

– Хэри… Кейн… – Мысленный голос ее становился глубже, грубей; она попыталась прокашляться, но голос Ма’элКота рвался из ее груди вулканическим рокотом: – Кейн, я люблю тебя. Мы тебя любим.

– Протяни руку.

Она заколебалась.

– Давай, – подбодрил он. – Мы уже переросли детские игры. Руку!

– Хорошо.

Она вытянула руку – подобную ее собственной, но величиной с длань Ма’элКота, – а кожа, словно намасленный пергамент, и ревматичные суставы принадлежали Коллбергу. Он покачал головой, указывая на левую руку – раненую, обожженную, совсем человеческую руку:

– Эту.

Она шарахнулась.

– Не доверяешь мне? – Он ухмыльнулся по-волчьи, будто ответ вовсе его не заботил.

Изумившись себе самой, она поняла, что действительно не доверяет этому человеку – и не могла поначалу даже осознать, почему.

Не верила, не могла поверить. Он и прежде обманывал ее, мучил, губил. Он лгал ей, и лгал, и лгал, и ложь его разрушила ее жизнь. Он был источником ее нестерпимых страданий на протяжении семи долгих лет. Он угрожал ей, насмехался над законными кастовыми отношениями. Он бил ее, сломал нос и пнул в пах…

«Какой пах? – мелькнуло у нее в голове. – Что такое?»

Прежде чем остальные двое могли удержать ее, она протянула руку. Быстрей взгляда сверкнул на солнце клинок и вонзился между костями, пробив ладонь насквозь: призрак стали, сочащийся у основания черной кровью.

Обжигающая холодом сталь обернулась раскаленным тавром, когда он повернул нож, заклинивая лезвие между костями, а потом, дернув, вывернул им троим руку, сбивая с ног. Задыхаясь от шока, еще не осознаваемого как боль, они смотрели изумленно, как льется по клинку черная нафта, стекая с острия.

И там, куда падала густая жидкость, трава под ногами чернела, скручиваясь, и начинала дымиться.

– Что ты ДЕЛАЕШЬ?!

В черной дали небес солнце натянуло тетиву до самого сердца и выпустило фотонную стрелу.

Пламенным метеором пробила она раненое крыло феникса и пронзила ладонь богини там, куда вошел нож Кейна. Стрела прошла сквозь ее тело, и тело бога за ее спиной, и того, кто стоял за ним, соединяя их троих вместе с фениксом полыхающей струей бело-голубого излучения черена.

Сила хлынула ввысь, наполняя феникса, и тот вскричал, раздирая душу, и брызнула из раненого крыла черная кровь, дождем заливая весь мир.

– Это, как понимаешь, метафора, – пояснил Кейн. – Думаю, если ты сосредоточишься, то поймешь, что происходит на самом деле.

И она ощущала…

Из родника на Кхриловом Седле сочилось черное масло, вливаясь в поток нечистот из лагеря железнодорожников. В древних северных чащах сохли и чернели иглы елей и пихт, и сочилась из лопнувших стволов черная, как оникс, живица. В пустоши Бодекен нафта поднималась из тухлых болотных глубин, и по живой зелени распространялись омертвелые пятна.

Ужас богини передался тем, кто разделял ее сознание.

– Прекрати! Ты должен остановить это!

– Нет, – ответил Кейн, – не должен.

– Хэри… Кейн, пожалуйста! Остановись!

– Нет.

Она уже чувствовала, как жизнь вытекает из нее, как смерть карабкается вверх по нервам, будто проказа.

– Кейн… ты меня убиваешь…

Волчья ухмылка стала шире, потеряв остатки веселья.

– Ты уже мертва. Мы убиваем реку .

– Нет! Ты не можешь!..

– Да ну? – Он жестоко хохотнул. – Ты с кем разговариваешь?

– Погибнет все и вся! До последнего… всякая тварь…