– Верно. И много ли проку будет от твоей драгоценной связи ? Ты останешься с пустыми руками. Черт, ты потеряешь даже то, с чего начал. Подумай, Ма’элКот: много ли возлюбленных детей твоих переживет это? Что станется с твоей драгоценной божественностью, когда все твои поклонники будут мертвы?

И вот тогда Пэллес Рил поняла. Воображаемые слезы хлынули из мнимых глаз. Взгляд ее говорил «спасибо», но только лишь взгляд.

Волчий оскал чуть смягчился.

– Я же говорил – доверься мне.

Губы ее сковало иное слово:

– Блеф.

– А как же.

– Ты убьешь себя вместе с рекой. Отрава погубит тебя так же верно, как форель или скопу.

Улыбка Кейна стала еще веселей.

– Тебя никогда на «слабо» не брали?

Гнев нарастал в ее сердце, но то был чужой гнев.

– Это не игра! – гремел голос с ее губ. – Невозможно ставить на кон все живое в бассейне Великого Шамбайгена!

Улыбка исполнилась страсти.

– Волков бояться – в лес не ходить.

Прошло, казалось, долгое-долгое время. Тишину прерывали лишь отдаленные всхлипы маленькой девочки.

– Вера остается у нас.

– Да? – Голос Кейна был мягок и ровен, но от глаз по лицу расползалась оледенелая корка. – И что вы такого с ней в силах сотворить, что будет страшней уже сделанного?

– Ты хуже, чем мерзавец.. Ты хуже, чем преступник. Ты чудовище…

За ледяной маской сгустилась, неоспоримо явная, тень Кейна: сверкающая тьма, оживший диорит.

– Об этом вам следовало подумать прежде, чем мучить мою дочь.

– Остановись! Ты должен прекратить это!

– А ты меня заставь, – бросил он и пропал.

Вместе с ним пропали феникс, и солнце, и луг, и мир, и все звезды.

Но богиня не рухнула в небытие. Стекающих в реку ядовитых струй было довольно, чтобы связь с реальностью поддерживала ее в сознании. Она была сама себе вселенной: одновременно огромной и мизерной, наполненной целиком ползучей погибелью и мукой.

И еще надеждой.

Социальный полицейский у дверей операционного зала стоял неподвижно по стойке «смирно» так долго, что, когда он пошевелился наконец, Эвери Шенкс вздрогнула: волна трепета ударила из поясницы, болезненно раскатываясь по рукам и ногам. Она судорожно стиснула хрупкие бессильные кулачки и сгорбилась, пытаясь скрыть, как бьется сердце. И все только от того, что соцполицейский сделал шаг в сторону, чтобы отворить дверь.

В операционную вступил Тан’элКот. За ним следовали еще двое социков.

В груди у Эвери отчего-то мрачно захолонуло: то ли в лице, то ли в осанке великана проскальзывало нечто безликое и страшное.

– Тан’элКот, – промолвила она, все еще надеясь, что могла ошибиться. – Все кончено? Уже конечно?

Он воздвигся над нею, точно утес.

– Собирайся. Мы отбываем через час.

– Отбываем? – тупо повторила она, пытаясь согнуть ноющие суставы, чтобы подняться. – Тан’элКот…

– Ма’элКот , – поправил он бесстрастно.

Эвери передернуло.

– Не понимаю…

Но он уже отвернулся. Стоя у операционного стола, к которому была привязана Вера, он расстегивал крепления. Соцполицейские снимали емкости капельниц и сосуды для испражнений, подсоединенные к катетерам, с крючьев на столе, чтобы повесить на странную конструкцию, которую приволокли с собой. Устройство это походило отчасти на левитрон, но вместо магнитной подвески у него были колеса : два больших со спицами позади и еще два маленьких – под ногами. Тан’элКот поднял Веру со стола и принялся пристегивать к инвалидной коляске.

Вот в чем заключалась разница: теперь Эвери поняла. Он уже не оглядывался на социальных полицейских, а они не замечали его, но вместе с ним трудились ради общей цели, координируя движения, словно роботы, без слова или жеста.

– Что ты делаешь?! Тан’элКот…. Ма’элКот… она слишком слаба! Ее нельзя трогать, она же умрет!

Шагнув к ней, великан ухватил Эвери одной рукой и оторвал от земли, не грубо и не мягко, а скорей с отстраненным равнодушием, словно она была для него тварью столь чужеродной, что он и помыслить не мог, какие стимулы доставляют ей удовольствие или боль.

– Ты не позволишь ей умереть, – промолвил он. – Ты предоставишь ей требуемый уход.

– Я… я…

Глаза ее наполнились слезами, голос прервался.

Ее размазало, как масло по хлебу. Слишком долго она сидела в тесной комнатушке под взглядами серебряных масок социальной полиции. Сердце ее разъела кислота за те долгие часы, пока она беспомощно наблюдала за бесконечным кошмаром, в который погрузилась Вера.

Бутылочка теравила, оставшаяся в сумке, притягивала ее как магнит; химическое утешение оставалось для нее единственно доступным. Но Эвери Шенкс и без того слишком ненавидела себя. Если она подарит себе покой, пока Вера остается здесь пристегнутой к стальному ложу, будучи не в силах вырваться из лихорадочного бреда льющихся в ее вены наркотиков, Эвери никогда не сможет примириться с собой.

Не смогла бы.

Она уже решила – когда тяга к снотворному станет невыносимой, она выпьет всю упаковку разом. А если найдет способ скрыться от нечеловеческих серебряных взглядов Соцполиции, то поделится ими с Верой.

Потому что не сможет оставить девочку в одиночестве.

– Да, – прошептала она наконец. – Все, что потребуется.

За спиной великана соцполицейские принялись натягивать на Веру поблескивающую металлом сбрую.

– Но… но куда мы отправляемся?

– Домой, – промолвил он и отвернулся, чтобы поправить ремни.

– Домой? – повторила Эвери в ужасе. – В Поднебесье? Что с тобой случилось? Что на тебя нашло? Ее нельзя двигать как мебель – она не протянет там и дня!

– Одного дня, – сухо пророкотал Ма’элКот, – будет довольно.

Война между темным аггелом и богом пепла и праха близилась к решающему сражению.

В исходе его сомнений не оставалось.

Солдаты бога праха и пепла владели оружием сокрушительной мощи. То были самые опытные и дисциплинированные бойцы, каких видел этот мир. Командиры их были толковы, а дух – несокрушим.

Союзники темного аггела были голодны и больны, покрыты ранами и рассеяны, и не доверяли друг другу.

Но есть сражения, а есть – сражения; иное оружие полезней прочего, и не во всяком бою стоит побеждать.