– Я недавно своих экономистов спросил, сколько на нашем участке должно быть мостов, – полковник Боровицкий прикурил папиросу. – А они не знают. Почему? Все то же – окончательного проекта нет! В одном месте в районе Турухана был мостовой переход через овраг предусмотрен, а зэки его взяли и засыпали. Десятиметровой высоты насыпь получилась! Мы подсчитали – по деньгам дешевле, вроде лучше, а весной Турухан поднялся, и эта насыпь превратилась в плотину. Ее потом все лето ремонтировали – она теперь золотая. Весной железная дорога во многих местах километрами уходит под воду!

– И что с ней потом?

– Обслуживаем! Ремонтируем! Срываем сроки строительства! Хорошо, вдоль трассы лагеря уже стоят, можно заткнуть дыры людьми. Но это пока трасса сто километров! А когда она станет тысячу – кто будет обслуживать? Тут же совсем нет местного населения. Или лагеря здесь навсегда?

– Ну, дорогой товарищ полковник, это не нашего ума дело, надо будет, и останутся!

– Совершенно справедливо, – поддержал майор, – трасса Салехард – Игарка – самая дорогая стройка в нашей истории. Уже освоены колоссальные деньги – больше пяти миллиардов народных рублей! За эти деньги самое современное жилье для двух таких городов, как Красноярск, можно было построить! Два новых Красноярска! Это при том, что полстраны живут в бараках и сараях! Вы понимаете, как нам сейчас нужны эти деньги?!

Все не без удивления на него смотрели. Но он уверенно продолжил:

– Мы с вами не можем оценить значимость этого проекта! Только сам Сталин способен заглянуть так далеко и принять такое решение, и я уверен, через двадцать лет, через пятьдесят – это решение станет понятно всем. Наши потомки оценят все в полной мере. Нам же сегодня надо поменьше рассуждать и просто много работать! За Сталина!

Майор встал. Все поднялись, чокнулись с серьезными лицами. Может быть даже слишком серьезными. Горчаков улыбнулся про себя. Он бы выпил, конечно, под такую закуску и с таким видом за окном, но не с этими высокопоставленными шестерками. Боровицкого жалко было, нынешний начальник 503-й был неглупый мужик.

Поезд остановился. Впереди небольшая бригада женщин расчищала от снега и чинила просевшее полотно. Все были в обычных, тех же, что и у мужчин, черных ватных штанах, телогрейках и серых валенках. Большинство в шапках-ушанках и только одна – в белом вязаном пуховом платке и белых подшитых валенках. Это была красивая, лет тридцати женщина, такая красивая, что странно и встретить ее было здесь. Она была бригадиршей. Начальство спрыгивало с подножки в глубокий снег. Две женщины с лопатами, одна совсем пожилая, в матери годилась офицерам, подошли и стали чистить площадку.

Женщины на полотне торопились, подваживали просевшие шпалы вместе с рельсами, гроздьями висли на длинных и толстых вагах, рычагом приподнимая полотно. Другие бригадницы подсыпали песок, который тут же застывал комьями на морозе. Две пожилые тетки грели этот песок на костре в металлическом коробе. Чуть дальше несколько женщин забивали костыли в промороженные шпалы. Увидев высыпавшее начальство, лагерницы начали охорашиваться, поднимали ушанки, перевязывали сбившиеся платки. Вскоре и соленые шутки послышались. Мужчины, закуривая, подтягивались к работающим.

– Вот, Александр Петрович, это называется вага, – московский полковник показывал на шестиметровое бревно, которым бабы поднимали путь. Он обращался к лысому капитану, инспектирующему культурно-воспитательные части, на самом же деле говорил громко, чтобы слышали женщины. – А это – «мальчик»! – он указывал на чурбак, на который опиралась вага, превращаясь в мощный рычаг.

– Мальчики у мужиков в штанах! А это чурбан-чурбачок! – громко сострила одна из баб с прокуренным коричневым лицом. Женщины весело засмеялись.

– Здравствуйте, граждане женщины! Шутки шутим – настроение хорошее!

– Здравствуй, Воронина! – поздоровался полковник Боровицкий с красоткой-бригадиршей. Он знал почти всех своих начальников, включая бригадиров, по имени.

– Здравия желаем, гражданин начальник! – весело ответила Воронина. – Сейчас поедете, тут метров десять всего, думали успеем.

– Странно, такой мороз, а просело? – подошел с «умным» вопросом полковник. Он дымил вкусной московской папиросой и разглядывал Воронину с понятным интересом.

Да и другие краснощекие от коньяка проверяющие улыбались значительно и не отводили от нее глаз. «Красота – страшная сила!» – пробурчал кто-то из девчат, висящих на вагах. Остальные рассмеялись, кто-то и сорвался с ваги, полотно опустилось, и женщины, подсыпавшие и трамбовавшие песок, заматерились, не стесняясь начальства.

– Угостите папироской, гражданин начальник! – попросила Воронина, не обращаясь ни к кому конкретно, на всех поровну деля блестящий черный взгляд.

Офицеры потянулись за портсигарами, раскрыли. Настя снисходительно кокетничала, притворно удивлялась мужской щедрости, хотя не впервые это проделывала, и, «чтобы не обидеть!», по одной, по две папироски взяла у всех.

Напрасно золотопогонные жрали Настю Воронину глазами. Она была лагерной женой старшего нарядчика Михаила Вассорина. Это был крупный красивый блондин, фронтовик, человек абсолютного авторитета. Горчаков видел, как Вассорин разводил на работы семитысячный пересыльный лагерь в Игарке – начало строя стояло у вахты, а конца его не было видно. Здесь нужны были не только мозги.

Никакой самый крутой начальник не смел дотронуться до Ворониной. Горчаков знал и Настю – время от времени она ложилась в больницу для вольных. «Припухала» на законных основаниях.

– Что же у вас женщины на тяжелых работах используются? – поинтересовался молчаливый лысый капитан.

На его глупый вопрос покосились, но вежливый Боровицкий ответил:

– Инструкции не запрещают использовать женщин на тех же работах, что и мужчин. Мы, конечно, стараемся, но где столько легких работ набрать?

– Что же, и норма выработки у них такая же?

– Такая же, и норма, и пайка. И у подростков те же самые нормы, мы выходили на руководство с просьбой не присылать в наши условия хотя бы осужденных подростков, но… – Боровицкий повернулся к закурившей и стоявшей чуть в стороне Ворониной: – Настя! У тебя в бригаде моложе восемнадцати много?

– Человек пять-шесть, я их ксивы не смотрела…

– А что, скидка им будет? – живо заинтересовалась одна из заключенных. – У нас Зойка Протасова… ей четырнадцать лет всего, гражданин начальник!

– Лучше бы старух отпустили, – раздался чей-то голос. – Твоя Зойка ложку мимо рта не носит, а старухи и такие есть.

– Ну, Зойка у нас по ночам и по три пайки зарабатывает!

Женщины закончили работу, одни закуривали и весело посматривали на начальство, другие устало собирали инструмент и, взвалив его на плечи, двигались по шпалам.

Продрогшие офицеры, от которых зависели работа, отдых и еда этих женщин, потирая руки, поднимались в теплушку. Горчаков докуривал, внезапно рядом с ним оказалась Воронина, незаметно сунула в руку бумажку: