– Да какие же показания? – взмолился Белов.

– Мы вам поможем, у нас надежные данные слежки и прослушивания. Все, что будет в протоколе вашего допроса, – все будет правдой! Макаров признается.

– Вы его посадите?

– Будет объективное следствие, потом суд. Вас освободим в зале суда.

Белов уперся взглядом в одну точку и думал о чем-то напряженно. Поднял угрюмый взгляд:

– Я так не смогу.

– Тогда ваша Николь окажется в соседней камере.

– Но за что?!

– За связь с вами, сейчас вы идете как член антисоветской группы, но если поднять ее документы… ваше с Николь дело можно переквалифицировать в шпионаж в пользу капиталистической Франции. Шпионаж и попытка организации побега на буксире «Полярный». Это расстрел. Для обоих!

– Не может быть, этого не может быть! Зачем вы это говорите?! Ничего такого не было и не могло быть! Вы же говорили, что мне верите?!

– А девочку в дом малютки… Она очень симпатичная, возможно, ее удочерят хорошие люди. – Антипин смотрел жестко, все больше отстраняясь. Он встал. – Но сначала с ее мамой… вас интересует, как будут допрашивать маму вашей дочери?

Старший лейтенант одернул смявшуюся гимнастерку, провел ладонью под ремнем:

– Вам плохо было внизу? В подвале?

Белов понял, что Антипин все знал. И даже, почему пахнет мочой.

– Так вот, женщин там не бьют. Вы же видели там кровать?! Цветков у нас большой любитель. Не доводите до такого. У вас нет выбора, спасайте жену и дочь. И себя!

Сан Саныч сидел, опустив голову. У него не было выбора. Он хотел в свою камеру: «если я уйду, они отстанут от Николь».

– Успокойтесь! Пока все в ваших руках, я разрешу вам спать сегодня днем. И смотрите, никому ни слова из нашего разговора… Что с вами? Хотите воды?

61

Старший лейтенант Антипин врал. Ни Померанцев, ни Горчаков не были арестованы, и Николь он вызывал как инспектор по делам малолетних. И даже наоборот – с начала января Горчаков был прикомандирован к ермаковской больнице, дневной и ночной пропуска бесконвойного позволяли ему почти свободно перемещаться по всему Ермаково. Поэтому он частенько бывал и даже ночевал в избушке Николь и Николая Михайловича. В каком-то смысле это было лучшее время для всех троих. Точнее, для четверых, маленькая Катя, когда не спала, бывала очень занятна.

Было утро воскресенья, Горчаков пришел с ночного дежурства, и они с Померанцевым пилили дрова. Николай Михайлович ни минуты не сидел без дела – пилил, колол, воровал где-то дрова или уголь, носил воду из озера, варил, мыл полы и еще успевал подрабатывать – чинил, что ему носили. Николь жила как у Христа за пазухой.

– У нее – Катька! – объяснял с удовольствием Николай Михайлович, направляя движения гибкой звонкой пилы. – А мне одно удовольствие с ними. Прямо счастье. И не пойму, за что Господь послал такое? Сидел бы сейчас в караванке с Климовым… Славный, кстати, человек Игнат Кирьяныч. Письмо прислал. Пишет – один остался. Как эти допросы начались, из отдела кадров приказ пришел уволить кочегаров с «Полярного». Почему их? Мы с Климовым тоже ссыльные… Ничего не поймешь у нашей власти… От старпома тоже никаких вестей.

Последнее бревно развалились и упало с козел, сели на чурбаки перекурить. Мороз стоял градусов под сорок, но на солнце было приятно, казалось, что и тепло.

– Я завтра-послезавтра в командировку уеду на трассу, – Горчаков щурился на голубое морозное небо. – Опять московская комиссия.

– А ты что проверяешь?

– Да ничего – питание, хранение продуктов, лазарет – во всех лагерях об этих комиссиях за две недели знают. Где нет лазарета, больных смотрю.

– И зубы рвешь?

– При острой боли рву… у тебя что, зуб болит?

– Нет, я думал про тебя, ты же по профессии технарь, как и я… Я бы не смог вырвать… – он задумчиво посасывал папиросу. – Ладно еще мужику грубому, а женщине?!

– Женщины терпеливее.

– Да я не об этом – жалко же! Вчера ночью представил, что я Николь зуб выдираю. Так разволновался, до утра не уснул. Пойдем-ка, ладно, у меня там щи довариваются, потом поколем…

– Не утащат? – Горчаков кивнул на чурбаки.

– Ночью обязательно, днем – побоятся. После обеда гулять пойдем, ты бы ей снотворного принес, она после этого инспектора опять спать перестала. Читает ночи напролет. И чемодан опять сложила… Вот сучья жизнь. Сидим, как собаки на цепи.

Запах щей стоял на всю избушку. Померанцев пережаривал лук с морковкой, пробовал на соль и одобрительно качал головой. Солнце и натопленная печка прогрели верхи толсто замороженных окон, и оно заглядывало в эти оплывающие продухи желтым теплом. Николь ушла с Катей делать прививку, давно должна была вернуться, но их все не было. Померанцев волновался, разговаривал больше обычного, выходил за дверь вроде как за делом, а сам всматривался в конец длинной кривой улицы. Сто раз уже пожалел, что не пошел с ними, виной тому были сворованные дрова – это были трехметровые столбы, заготовленные для ремонта зоны, их за пачку папирос притащили знакомые зэки. Надо было попилить, чтобы никто не стукнул, за эти пять столбов – хищение социалистической собственности! – можно было десять лет схлопотать, нечего делать! По два года за столб! – подсчитал Померанцев.

– Тут вот что… – Николай Михайлович прислушался к улице и очень серьезно посмотрел на Горчакова. – Не беременная ли Николь?

– Почему? – Горчаков глянул с тревогой.

– У нее месячных нет уже почти три месяца, говорит от волнения. А сама побаивается, да и ведет себя как-то по-другому, ты разве не видишь? Может, поговоришь с ней, как врач…

– Нет, лучше ты, Николай Михалыч… ты с ней ближе. – Горчаков озадаченно наморщил лоб. – Аборт ей надо делать, совсем ведь у них все плохо…

– Вот и я не знаю… с двумя-то детьми…

Померанцев испуганно обернулся на вход. Дверь в сенях заскрипела, Николь обстукивала валенки, обметала голым березовым веничком, разговаривала негромко с Катей. Вошли. Щеки у мамаши красные. Катя закутана платком так, что одни темненькие глазки поблескивали.

– Здравствуйте, Георгий Николаевич, – Николь разматывала девочку, улыбаясь мужчинам.

– Дай-ка я! – Померанцев отнял у Николь Катю и поставил ее на табуретку. – Вы где так долго? Я уже старик, могу и не дождаться, крякну от волнения где-нибудь в углу… Ты, Катерина Александровна, где была? – он напускал на себя строгость и целился седыми усами в живот девочки.

Катя закатывалась от смеха и хватала «деда» за усы.

– На концерт попали. Идем мимо клуба, а там – спектакль художественной самодеятельности, мы и зашли. Очень смешной, Катя так смеялась… – Николь развешивала вещи. – Ой, я вам бутылку купила – в сенях, в авоське! И хлеб там!

Сели обедать. Солнце опустилось к горизонту и теперь стояло против окна. Заливало комнату едва заметными красноватыми отблесками. Николь кормила Катю «специальными щами», которые «деда Коля» – Катя показывала на Померанцева – сварил для одной маленькой девочки – Катя тыкала пальчиком себе в грудь. Мужчины выпивали после работы на морозе.