его, так с чего он так добр к Е Ванси?

После небольшой паузы, кто-то из них, изменившись в лице, широко распахнул глаза и, прикрывшись платком, громко прошептал:

— Боже мой, а эти двое случаем не…

Что?

Никто из них так и не закончил эту фразу, однако у всех на лицах отразились такие эмоции, как отвращение, потрясение и возбуждение. Подобное бездоказательное предположение оказалось слишком волнующим и будоражаще приятным для людских умов. Со скоростью бурного прибоя оно накрыло толпу, разлетевшись во все стороны с мелкими каплями дождя.

Теперь почти все глазели на двух людей на помосте.

Мужчина и женщина.

Почему женщина хочет помочь опустившемуся на самое дно мужчине? Может, она с ним спала? Да нет, она точно с ним спала. Несомненно, она влюблена в него до смерти. Должно быть, ей безумно нравится сплетаться с ним телами, прижимаясь ухо к уху, висок к виску…

Как грязно.

Подняв глаза, Мо Жань взглянул на Е Ванси. Он хотел что-то сказать, но, открыв рот, не сумел издать ни звука. Пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем ему все-таки удалось хрипло выдавить:

— Барышня Е…

— Ты очнулся?

Е Ванси наклонила голову. Ее облик был все таким же мягким и образцово благородным.

— Просто уходи… не надо здесь стоять, это плохо для тебя.

Е Ванси однако никуда не ушла. Придерживая зонт, она наклонилась, чтобы открыть флягу с принесенной с собой теплой водой. Зонт наклонился и льющийся с неба дождь пролился на нее.

— Выпей вот это…

Тут же кто-то из Цитадели Тяньинь поспешил остановить ее:

— Барышня Е, заключенному нельзя давать ни еды, ни питья.

— А прохожим кидать камни в заключенного значит можно?

Хотя Е Ванси не видела, что происходило прошлой ночью, однако вокруг Мо Жаня валялись большие и маленькие куски камней, а на лбу и щеках после ударов остались грязные синяки и ссадины.

Когда она посмотрела на охранников, в ее взгляде на миг промелькнуло свирепое выражение, свойственное скорее Наньгун Сы. В какой-то момент даже показалось, что за ее спиной постепенно проявилась тень старого друга.

— Разве Цитадель Тяньинь не действует беспристрастно и по справедливости? Или это и есть ваша справедливость и беспристрастность?

Эти охранники знали, что позволили лишнего, поэтому предпочли промолчать. Прилюдно оказавшись в столь неловком положении, их командир смущенно кашлянул и сказал:

— Ладно, воду можно, но никакую другую еду нельзя.

Е Ванси тут же напоила Мо Жаня теплой водой.

Мо Жань прошептал:

— Это ни к чему…

— Ты пришел на помощь А-Сы, — не поднимая глаз, ответила Е Ванси, — и мне тоже помог.

— На горе Цзяо, если бы умер я, тогда Наньгун…

Рука Е Ванси замерла и едва заметно задрожала, но, в конце концов, она ответила:

— Все хотят жить. Я никогда не думала винить тебя за то, что ты хочешь жить.

— …

— Пей, — продолжала она. — Сюэ Мэн не смог прийти, его не пустили родители, но я останусь здесь и буду держать зонт для тебя. Когда-то ты пошел против всех, чтобы помочь мне и А-Сы, так что сейчас, пусть даже весь мир отвернулся от тебя, я тоже буду помогать тебе, — выражение ее лица было бесстрастным, но очень решительным и твердым. — Я останусь здесь.

И она сдержала свое слово, оставшись стоять рядом с Мо Жанем. Цитадель Тяньинь не позволила развернуть над ним магический барьер, поэтому в руке у нее был зонт, который она немного наклонила так, чтобы защитить Мо Жаня от дождя.

Пока она стояла там, люди больше не кидали камни, однако домыслы, пересуды и досужие сплетни становились все более изощренными и неприятным для слуха.

Ведьма, не мужчина и не женщина, а может и вовсе одетый в человеческую одежду зверь.

Неразборчивая баба, что не может отличить хорошее от плохого, совсем потерявшая стыд и совесть из-за убийцы.

Если вы хотите лишь причинить еще больше страдания грешнику, зачем выбирать слова? Тем более все и так прекрасно знают, что стоящий на коленях на земле мужчина больше никогда не разогнется, а орден стоящей рядом с ним женщины сгинул навеки и не сможет за нее заступиться.

Какими бы мерзкими ни были бранные слова, разве ради этих людей кто-то ввяжется в спор?

Мо Жань только теперь ясно осознал, что в этом мире, оказывается, на удивление много «храбрецов и людей чести». В благородном порыве эти герои один за другим вырастали, словно ростки бамбука после весеннего дождя.

Такие все праведные, исполненные благородного гнева и негодования, борцы со злом.

Вот только непонятно, где были все эти люди раньше.

Допрос в Цитадели Тяньинь — большая редкость, пожалуй, лет десять никто не удостаивался подобной чести. Шумные зеваки сменяли друг друга, словно приливные волны, что, с шумом и грохотом нахлынув, отступают с отливом, оставляя после себя медленно затухающее эхо. В одной из этих волн кто-то сказал:

— Этот Мо Жань прежде совершил немало добрых дел, а теперь, если так рассудить, выходит, уже тогда у него могли быть скрытые мотивы, о которых мы даже не знали. Этот демон, так запросто убивающий людей, еще и ночевать оставался в нашей деревне. Теперь, как вспомню, так страх разбирает.

— Говорят, его мать Дуань Ихань, слышали что-то об этом?

— Дуань Ихань? Та самая непревзойденная музыкальная фея? — изумился еще кто-то из толпы. — Разве та девушка не была очень хорошей? Слышал, что она была очень талантливой и нежной, возвышенной и чистой, порядочной и добросердечной…

Тут же кто-то ехидно хмыкнул в ответ:

— Вы, мужчины, и правда странные люди, Дуань Ихань ведь была шлюхой, верно? На мой взгляд, если в наше время уже и шлюха способна похвастаться возвышенностью и чистотой, то мир действительно слишком изменился, и в сердцах людей не осталось никаких моральных ориентиров.

Тот мужчина, которому так резко возразили, недовольно ответил:

— Дуань Ихань была великой актрисой, а не какой-то там продажной певичкой. Она много лет выступала в музыкальной труппе и за все время не было известно ни одного случая, чтобы она принимала в своей спальне мужчин, ищущих продажной любви…

— Ну конечно, раз ты нищий, то предпочитаешь верить, что она их не принимала. Подобные женщины запрашивают двойную цену, а уж если у их посетителей водятся большие деньги, вмиг забывают о чистоте и добродетели.

Тут же из толпы кто-то возмущенно выкрикнул:

—