Состояние внутренней опустошенности у Троцкого продолжалось, однако, недолго. Это была бы совершенно другая личность, если бы даже гибель сына он не использовал в политических целях. Разумеется, Лев Давидович тяжко переносил потерю, он с ужасом думал о том, что пережил всех своих четверых детей (к этому времени Лев и Наталья были убеждены, что и с Сергеем расправились), периодически к нему возвращалась нервная истощенность, граничившая с душевным расстройством, но он брал себя в руки и с упорством фанатика возвращался к привычному делу политического борца.

Еще задолго до этого, в 1935 году, он записал в дневник:

Троцкий тогда не думал, что настанут еще более трудные часы. Видимо, выходя из приступов отчаяния, он не раз вспоминал то, что прочитал в «Житии» Аввакума и что записал в дневник. Сравнение себя самого с упорным религиозным фанатиком не было случайным: Троцкий все более чувствовал себя, в отличие от прагматика Сталина, подлинным пророком коммунистической веры.

Восемнадцатого февраля 1938 года он послал от своего имени и имени Натальи телеграмму соболезнования Жанне,[1471] а через два дня написал статью-некролог «Лев Седов — сын, друг, борец», опубликованную в номере «Бюллетеня оппозиции», значительная часть которого была посвящена памяти Льва.[1472] Статья была проникнута глубокой болью, но в то же время носила сугубо политический характер, начиная с посвящения «пролетарской молодежи». Отец вспоминал юные годы Льва, его скромность, нежелание жить с родителями в Кремле и уход в «пролетарское общежитие», участие в субботниках и работу в оппозиции, помощь в ссылке, усилия в эмиграции по изданию «Бюллетеня».

Расследование гибели Седова, проведенное французскими службами, ничего не дало. Экспертиза пришла к выводу, что смерть наступила в результате естественных причин. Хотя адвокат Розенталь предоставил следователям материалы о слежке агентуры НКВД за каждым шагом Седова, пойти по этому пути прокуратура не решилась. И это несмотря на непонимание причин резкого ухудшения состояния, а затем его кончины, которое выразили врачи больницы.[1473] Вряд ли, как полагал Троцкий, следствие не дало результатов из-за давления французских властей, не желавших осложнять отношения с СССР. Скорее возобладало стремление идти по наиболее безопасному пути. Но, разумеется, заключение экспертизы было на руку советской верхушке.

Так или иначе, советские спецслужбы по высшему указанию все теснее сжимали кольцо интриг и преследований сторонников Троцкого, ставя своей главной задачей его физическое уничтожение.

Последние годы жизни Троцкого были в значительной степени заняты подготовкой крупной работы о советском вожде. Он ставил цель представить миру последовательную картину того, как провинциальный большевистский функционер, плохо знавший русский язык, не обладавший красноречием, смог стать диктатором в огромной стране и оказывать не только решающее воздействие на ее судьбы, но и существенно влиять на развитие всего мира.

К созданию сталинской биографии Троцкий шел примерно пятнадцать лет, с того времени, как между ним и Сталиным развернулась борьба за лидерство в правящей партии, то есть за потенциальное господство в стране, которую большевики избрали для грандиозного социального эксперимента.[1474] Вначале, правда, Троцкий не планировал создание сталинской биографии как специального труда. Он задумывал написать обширную работу о Ленине, к созданию которой несколько раз возвращался, но прерывал это занятие.

В декабре 1933 года с американским издательством «Дабблдей, Доран и K°» на книгу о Ленине даже был заключен договор и Троцкому начислен гонорар в сумме десяти тысяч долларов.[1475] М. Истмен ожидал рукопись для перевода на английский язык. В декабре 1934 года он писал Троцкому, что хотел бы видеть «Жизнь Ленина» в одном томе, даже если это будет объемистая книга, ибо американские читатели не покупают многотомных биографий.

Но Троцкий, обычно быстрый и плодовитый, с этой книгой не спешил. Он откладывал наброски, возвращался к ним, исправлял, писал новые фрагменты, но в завершенном виде написал только главы, посвященные раннему Ленину. Причины медлительности состояли не только в необходимости возвращаться к текущим делам — Троцкий умел сочетать публицистику и переписку с занятиями историей, о чем свидетельствует его объемная «История русской революции». Видимо, автора разъедали сомнения.

С одной стороны, он хотел осветить путь Ленина всесторонне (разумеется, в пределах марксистской парадигмы), а с другой — понимал, что далеко не все факты можно будет вписать в схему прямой преемственности: Ленин — Троцкий. Над «Историей русской революции» работать было проще, ибо описываемый период был временем его наиболее тесного единения с Лениным, он мог избирать сюжеты и повороты, в наибольшей степени соответствовавшие его интересам, и, наконец, 1917 год был началом его недолгого «звездного времени», и возвращение к нему на бумаге Троцкого особенно привлекало.

Сам он, вписавший немало страниц в книгу культа Ленина, испытывал к последнему противоречивые чувства, включавшие не только уважение, но и ревность, и раздражение. Нельзя было забыть неоднократных обменов злобными репликами в дооктябрьский период, полемику по профсоюзному вопросу в конце 1920-го — начале 1921 года, когда Ильичу ценой тайных сделок удалось одолеть Троцкого.