Последнее заседание, продолжавшееся почти пять часов, полностью было посвящено заслушиванию заявления Троцкого с итоговым анализом московских процессов. «Когда он закончил, аудитория, исключительно разнообразная, разразилась аплодисментами, которые были, по моему убеждению, совершенно стихийными. Этот момент я никогда не забуду», — пишет А. Глотцер в воспоминаниях, хотя к тому времени, когда они создавались, стал политическим противником Троцкого.

В целом подкомиссия собрала огромный фактический материал.

По завершении слушаний состоялась прощальная встреча на «нейтральной территории» — в доме тещи одного из журналистов, которая жила неподалеку от «Голубого дома». Во время ужина Дьюи и Троцкий, отойдя в сторону, обменивались мнениями. Вдруг окружавшие их люди расхохотались. Глотцер спросил у Франкеля, что там произошло. Как оказалось, Дьюи сказал Троцкому: «Если бы все коммунисты были похожи на вас, я стал бы коммунистом». Троцкий ответил: «Если бы все либералы были похожи на вас, я стал бы либералом».[1447]

Полгода понадобилось подкомиссии, а затем комиссии по расследованию обвинений, чтобы прийти к единодушным выводам и сформулировать их в кратком заявлении, а затем и в подробном заключении. 21 сентября 1938 года комиссия опубликовала декларацию, в которой, в частности, говорилось: «На основе всех [имеющихся] доказательств мы находим, что Троцкий никогда не рекомендовал, не вступал в заговор и не пытался реставрировать капитализм в СССР. Наоборот, он всегда бескомпромиссно выступал против восстановления капитализма в Советском Союзе и его существования в других странах… Поэтому мы считаем, что московские суды были сфабрикованными. Поэтому мы считаем Троцкого и Седова невиновными».[1448]

На базе материалов, которые Троцкий представил подкомиссии Дьюи, и статей, которые он публиковал в это время, в сентябре 1937 года он выпустил на английском, немецком и французском языках книгу «Преступления Сталина», которая затем многократно переиздавалась.[1449]

Начавшийся в СССР «большой террор» постепенно охватывал и тех, кто обеспечивал его проведение за границей. Последние, казалось, имели важное преимущество — могли попросить политическое убежище. Но воспитанные в большевистском духе, советские резиденты и рядовые шпионы, за незначительными исключениями, не могли даже подумать о спасении своей жизни путем саморазоблачения. Подавляющему большинству требовалось найти идеологическое прикрытие. В этом им на выручку приходили идейные установки Троцкого. Правда, Троцкий находился за океаном, но в столице Франции можно было прибегнуть к помощи его сына Льва Седова, являвшегося ближайшим сотрудником отца.

Первый же крупный советский разведчик, почувствовавший, что над его жизнью нависла опасность, попытался представить дело так, что не он изменяет «социалистической родине», а предательство совершили Сталин и его клика. Этим человеком был резидент в Великобритании и Нидерландах Игнатий Рейсс. После первого московского судебного процесса в августе 1936 года, а также расправ без суда, о которых ему рассказывали прибывавшие из СССР агенты (разумеется, информация маскировалась сообщениями о ликвидации «врагов народа»), Рейсс установил тайную связь с Л. Седовым и предупредил его, что в Москве принято решение любыми средствами ликвидировать «троцкистов».

Летом 1937 года Рейсс скрылся вместе с женой и ребенком в Швейцарии.[1450]17 июля под псевдонимом «Людвиг» он послал письмо в ЦК ВКП(б), в котором объявлял о разрыве со Сталиным. Опубликованное в «Бюллетене оппозиции»[1451] (это означало, что копия письма была передана Седову), письмо провозглашало: «Я хочу предоставить свои скромные силы делу Ленина: я хочу бороться, и только наша победа… освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма». Рейсс объявил о своей приверженности созданию IV Интернационала.

Между тем в среде русской белоэмиграции во Франции происходили процессы расслоения, чем воспользовалась советская агентура. Образованный в Париже Союз возвращения на родину был использован для вербовки агентов. Желающим вернуться заявляли, что они должны «заслужить» это право самоотверженной работой на социалистическую родину. Именно так советскими шпионами стали В. А. Гучкова-Трейл — дочь видного российского государственного деятеля, а затем эмигранта А. И. Гучкова, муж Марины Цветаевой — С. Я. Эфрон, генерал Н. В. Скоблин и его жена, известная певица Н. В. Плевицкая.

Вся эта группа участвовала в приведении в исполнение негласного смертного приговора, вынесенного Рейссу, тем более что он объявил себя активным «троцкистом». Операция была проведена посланной из Москвы группой под руководством заместителя начальника Иностранного управления НКВД С. М. Шпигельгласа при участии членов Союза возвращения на родину. 4 сентября некая Гертруда Шильдбах, знакомая Рейсса, связанная с советской разведкой, назначила ему свидание в окрестностях Лозанны. К месту встречи на машине подъехала группа агентов. Рейсс был оглушен ударом. Затем его втащили в автомобиль и убили. Бросив машину с трупом, исполнители убийства поездом выехали в Париж, где их следы затерялись.

Сообщая об этом в некрологе памяти Рейсса,[1452] Л. Седов призывал к широкой огласке преступлений такого рода и необоснованно оптимистично завершал статью заявлением: «Маузером нельзя остановить хода исторического развития. Сталинизм обречен, он гниет и разлагается на наших глазах. Близок день, когда смердящий труп его будет выброшен в помойную яму истории».

Имя И. Рейсса долго не сходило со страниц «Бюллетеня оппозиции». Супруга покойного, Елизавета Порецкая, передала в редакцию записки Рейсса, которые не предназначались к публикации, они были составлены для памяти. В записках содержалось много сведений о «кухне» НКВД и ЦК, в том числе разного рода сведения, которые передавались из уст в уста сотрудниками этих ведомств.

Московские власти рассчитывали, что зловещий урок расправы с Рейссом послужит предостережением тем, кто мог бы последовать его примеру. Но перед предполагаемыми «дефекторами» (так называли на чекистском лексиконе перебежчиков, воспроизведя в русском языке английское слово, означающее человека, перешедшего в противоположный лагерь), которых отзывали в СССР, представала альтернатива: безусловная расправа после возвращения или небольшой шанс выжить, отказавшись возвратиться. Тем более опыт показал, что «мобильным группам» НКВД не всегда удавалось немедленно, а иногда и вообще расправиться с «дефекторами».