Примеру Рейсса почти сразу последовали дипломат и разведчик Александр Бармин (кодовое имя «Графф») и разведчик-нелегал Вальтер Кривицкий.

Первого декабря 1937 года временный поверенный в делах в Греции А. Бармин опубликовал заявление о разрыве со сталинским режимом. 5 декабря с аналогичным заявлением выступил советский резидент в Гааге В. Кривицкий. Оба они воспользовались тем, что с осени 1937 года французская полиция буквально «стояла на ушах»: 22 сентября среди бела дня «мобильная группа» похитила генерала Е. К. Миллера, руководителя Русского общевоинского союза (РОВС) — ветеранской эмигрантской организации офицеров. После этого по всей Франции были предприняты интенсивные разыскные операции, которые не дали существенного результата. Серьезную роль сыграло предупреждение, что если на французской земле будет совершено еще одно убийство, в котором окажется замешана советская агентура, Франция порвет дипломатические отношения с СССР.[1453] В Москве решили на время прекратить террористические операции.

Всех этих подробностей Бармин и Кривицкий не знали, но они, опытные в тайных делах, ощущали, что обстановка им благоприятствует. Правда, Кривицкий был убит позже, в Вашингтоне в 1941 году, Бармину же удалось сохранить свою жизнь. Он выехал в США, служил в Управлении стратегических служб (предшественник ЦРУ), на радиостанции «Голос Америки» и даже ухитрился жениться на внучке президента Теодора Рузвельта.[1454]

Пути, которые избирали «дефекторы», были различными, но действия их всех шли в русле той антисталинской кампании, которую проводил лидер российского оппозиционного большевизма. В «Бюллетене оппозиции» публиковались разоблачительные материалы, написанные Барминым и Кривицким.

Бармин обратился в «Комитет по расследованию московских процессов» (так не вполне точно им был назван Американский комитет защиты Троцкого), в котором распинался в преданности рабочему классу и советскому народу, но «был лишен последних иллюзий». Он перечислял многочисленных дипломатов и военных, которые в последние месяцы один за другим исчезли и, возможно, были убиты.

Отвечая на вопросы редакции «Бюллетеня оппозиции», почему он порвал со сталинским режимом и каковы его намерения, Бармин, приукрашивая свою храбрость и дальновидность, заявлял, что не скрывал своих настроений, и в то же время выражал решимость участвовать в разоблачении «лжи и преступлений» советских властей.[1455] Эта его твердость оказалась кратковременной. Вскоре он очутился за океаном и стал служить в американской разведке.

Иначе вел себя Вальтер Кривицкий. Он энергично выступал не только в «Бюллетене оппозиции», но и в западных печатных органах, вел себя сдержаннее, но его материалы содержали значительную фактическую информацию. В интервью, данном Л. Седову,[1456] он утверждал, что сохраняет верность позициям Октябрьской революции, не считает себя «троцкистом», но «Троцкий в моем сознании и убеждении неразрывно связан с Октябрьской революцией».

Через некоторое время, однако, взаимоотношения представителей Троцкого во Франции с Кривицким ухудшились, так как Вальтер стал сотрудничать в меньшевистском «Социалистическом вестнике». «Поведение Вальтера свидетельствует, что мундир ГПУ носят многие меньшевики, кадеты и пр. Когда они порывают со Сталиным, обнаруживается их подлинная политическая физиономия, без мундира», — негодующе писал Троцкий в Париж.

Сам Троцкий активно включился в пропагандистские мероприятия, связанные с разрывом ответственных сотрудников разведывательных служб с СССР. Он опубликовал статью «Трагический урок», посвященную гибели И. Рейсса,[1457] в которой подчеркивал, что Рейсс руководствовался не личными эгоистическими интересами. «Карьеристы не идут в ряды Четвертого Интернационала, который представляет сейчас наиболее гонимое течение в мировой истории. Интернационалистов ждут новые преследования. Рейсс не мог этого не понимать». В статье звучало требование: «Широкие круги рабочих на Западе с содроганием относятся к работе Каина Джугашвили. Симпатии к нам растут. Нужно лишь уметь их использовать».

Кривицкий попытался помочь Троцкому в разоблачении втершегося в близкий к нему круг агента НКВД. Вальтер не имел о нем точных сведений, но и того, что он сообщил, было достаточно, чтобы «вычислить» названное лицо: его звали Марк, и он был близок к Л. Седову. Очевидно, по своей предыдущей работе Кривицкий каким-то образом натолкнулся на дело Марка Зборовского.

Уже находясь в США, Вальтер в 1939 году послал Троцкому письмо под псевдонимом «Штейн», называя себя «доброжелателем». Это письмо, напечатанное на пишущей машинке латинским шрифтом на русском языке, вызвало у Троцкого подозрение в отношении анонима, которого он заподозрил в провокации, тогда как Кривицкий лишь заботился о своей безопасности. В ответ на предложение «Штейна» вступить с ним в контакт, поместив соответствующее объявление в одном из номеров газеты его американских сторонников «Socialist Appeal» («Социалистический призыв»), Троцкий порекомендовал «Штейну» вступить в контакт с американцем Мартином из редакции этой газеты. Кривицкий посетил Мартина, но тот произвел на него отрицательное впечатление.[1458] Зборовский так и остался неразоблаченным.

Между тем все более грозовые тучи собирались над головами Льва Седова и его сотрудников, продолжавших вскрывать сущность «большого террора» и начавших подготовку к учредительной конференции IV Интернационала.

К тому времени, когда был провозглашен вердикт международной следственной комиссии о его невиновности, как и о невиновности его отца, Льву Львовичу Седову оставалось жить менее полугода.

Лев был надежнейшей опорой Льва Давидовича во всех делах. Лишь изредка Троцкий сдержанно хвалил работу сына, например, когда он выпустил «Красную книгу» о московских процессах, но обычно предъявлял Льву все новые требования и буквально пылал гневом, когда задание выполнялось не в срок или не в полном соответствии с тем, как он считал правильным.