Буйству учить не нужно. Когда оно вспыхивает в армейских или полицейских частях, командиров это часто застает врасплох и они вынуждены подавлять его, поскольку бессмысленные убийства и зверства не решают никаких военных или правоохранительных задач. Неконтролируемое бешенство может быть примитивной адаптацией, помогающей воспользоваться моментом и окончательно разгромить опасного врага, пока он не собрался с силами и не отомстил. Здесь наблюдается поразительное сходство со смертоносными нападениями шимпанзе, когда триггером насилия может стать беззащитный одиночка, встретившийся группе из трех-четырех особей[1357]. Учитывая инстинктивный характер подобного бешенства, можно предположить, что поведенческий репертуар человека содержит алгоритмы насилия — оно дремлет до поры, но пробуждается в определенных обстоятельствах, а не накапливается постепенно, подобно чувству голода или жажде.

В книге «Чистый лист» я доказывал, что современное отрицание темной стороны природы человека — доктрина благородного дикаря — возникло как реакция на романтический милитаризм, гидравлические теории насилия и прославление борьбы и конфликта, столь популярные в конце XIX — начале XX вв. Ученых и исследователей, подвергающих эту доктрину сомнению, обвиняют в оправдании насилия, поливают грязью и даже избивают[1358]. Миф о благородном дикаре кажется еще одним примером противодействия насилию, оставившим нам культурное наследство в виде моральных норм и табу.

Но сегодня, благодаря блестящему анализу социального психолога Роя Баумайстера, изложенному в его книге «Зло» (Evil), я убежден, что сам по себе отказ признавать способность человека творить зло может быть чертой человеческой природы[1359]. Баумайстер решил изучить общепринятое понимание зла, когда заметил, что люди, наносящие ущерб другим, — идет ли речь о мелких грешках или же о серийных убийствах и геноциде, — вообще не думали, что делают что-то не так. Как же получается, что злых людей в мире так мало, а зла так много?

Когда психологи сталкиваются с вечными загадками, они прибегают к экспериментам. Баумайстер и его коллеги Арлин Стилвелл и Сара Уотман вряд ли могли заставить людей совершать зверства прямо в лаборатории, но они знали, что обыденная жизнь подсовывает нам немало мелких неприятностей, которые можно рассмотреть под микроскопом[1360]. Каждого испытуемого они просили привести два случая: один — когда он сам на кого-то разозлился, другой — когда кто-нибудь разозлился на него. Порядок вопросов менялся случайным образом, а чтобы респондентам не приходилось давать ответы подряд, в промежутке они выполняли сложные задания. Большинство из нас злятся как минимум раз в неделю, а почти все — как минимум раз в месяц, так что материала для воспоминаний было предостаточно[1361]. И обидчики, и пострадавшие вспоминали о нагромождениях лжи, несдержанных обещаниях, нарушении правил и обязательств, выданных секретах, нечестных поступках и конфликтах из-за денег.

Но это единственное, в чем они сходились. Психологи просеяли рассказы сквозь мелкое сито и закодировали черты вроде продолжительности конфликта, виновности каждой стороны, мотивов обидчика и последствий нанесенного ущерба. Если составить из этого связные рассказы, они звучали бы примерно так:

Оба участника конфликта не могут быть правы, более того, ни один из них не может быть прав всегда, поскольку те же самые участники рассказывали две истории — с точки зрения пострадавшего и с точки зрения обидчика. Нечто в психике человека искажает память о неприятных событиях и их интерпретацию.

Это ставит перед нами очевидный вопрос. А не пытается ли наш внутренний злодей преуменьшить наши проступки, чтобы оправдать себя? И не лелеет ли свои обиды наша внутренняя жертва, пытаясь завоевать симпатии окружающих? Поскольку психологи не присутствовали при описываемых событиях, они не могли узнать, чьим воспоминаниям стоит верить.

Стилвелл и Баумайстер придумали остроумный способ обойти эту трудность и проконтролировать само событие. Они сочинили туманную историю о том, как один студент предложил другому помощь в подготовке курсовой работы, но по каким-то причинам не сдержал своего обещания, в результате чего второй студент получил низкую оценку, был вынужден сменить специализацию и перейти в другой университет[1362]. Участники (сами студенты) должны были прочесть историю, а затем пересказать ее с максимальной точностью, первую половину — от лица обидчика, вторую — от лица пострадавшего. Третью группу попросили пересказать историю от третьего лица, при этом детали, которые участники этой группы упоминали или, наоборот, опускали, служили показателем обычных искажений, вносимых человеческой памятью, вне зависимости от искажений, привносимых нашим эгоизмом. Психологи закодировали рассказы, отметив пропущенные и приукрашенные детали, призванные улучшить образ обидчика или пострадавшего.

Ответ на вопрос: «Кому мы должны поверить?» — оказался таким: никому. По сравнению с опорными пунктами истории и незаинтересованным пересказом от третьего лица обидчики и пострадавшие искажали события в одинаковой степени, но в разных направлениях, опуская или подчеркивая детали таким образом, чтобы действия их персонажа выглядели более обоснованными, чем действия оппонента. Заметьте, участники эксперимента не получали от этого никакой выгоды. История не касалась их лично, их даже не просили проявлять симпатию к персонажу или оправдывать чье-либо поведение — просто прочесть, запомнить и пересказать от первого лица. Но и этого было достаточно для активации когнитивных процессов пропаганды в свою пользу.