— Вот они, посулы Аргана, дети мои! — гремелБхейд. — Идите за ним, если хотите, или придите к ордену Серой Рясы. Мыбудем направлять вас и оберегать от демонов Нагараша и несправедливости тех,кто называет себя вашими хозяевами. Выбирайте, дети мои! Выбирайте!

— Это экзарх Бхейд! — заявил переодетый священникСерой Рясы. — Он святейший из людей.

— Слушайте его! — закричал другой. —Единственные наши друзья — это члены ордена Серой Рясы!

Слух быстро распространился в испуганной толпе, в то времякак демоны один за другим стали исчезать.

Элиар обернулся, по-прежнему держа перед собой Кинжал, иначал наступать на орущих Аргана и Комана, стоявших перед дверью в храм.

С отчаянным криком Коман отвернулся и, закрывая глаза,ринулся прямо в храм, и Арган немедленно последовал за ним.

Но как только они переступили порог храма, они исчезли.

И Кинжал запел песнь, исполненную радости, ибо он сновавернулся домой, и храм Двейи освятился вновь песнью Кинжала. И стены храмаубрались цветами, и легли на алтарь дары из хлеба, фруктов и золотых пшеничныхколосьев перед гигантской мраморной статуей Богини плодов, урожая ивозрождения.

Альтал, который все еще стоял у окна в Доме на Краю Мира,пытался отбросить нахлынувшие на него при виде храма поэтические чувства.

— Это просто здание, — пробормотал он просебя. — Оно сделано из камня, а не из поэтических строк.

— Перестань, Альтал! — Голос Двейи раздраженнопрозвучал в его мозгу и, что странно, казалось, он раздался со стороны мраморнойстатуи, стоящей позади алтаря.

— Ну должен же кто-то из нас придерживаться реальности,Эм, — ответил он.

— Это и есть реальность, любовь моя. Не пытайся ееопошлить.

И бледная Лейта с глазами, до краев наполненными слезами,бросила умоляющий взгляд в сторону окна.

— Помоги мне, отец! — крикнула она Альталу,который смотрел на нее. — Помоги мне, или я умру!

— Ты не умрешь, дочь моя, покуда я дышу, — заверилон ее. — Открой мне свой разум, чтобы я мог помочь тебе свершить твоюмноготрудную задачу.

— Так-то лучше, — прошептала Двейя голосом,похожим на легкий весенний ветерок.

— Насколько я понимаю, ты собираешьсянастаивать? — холодным тоном выдавил из себя Альтал.

— Доверься в этом мне, возлюбленный мой. Гораздо лучше,когда тебя направляют нежной рукой, нежели когда тянут силой.

— Мнится мне, что я замечаю оттенок угрозы в голосетвоем, Эмеральда, — молвил Альтал.

Если Двейя затевает какую-то игру, ему ничего не стоило ейподыграть.

— Вскоре мы поговорим с тобой об этом, Альтал. А теперьвсеми мыслями своими и заботами обратись к своей бледнолицей дщери. Ибо великаее нужда в тебе, дабы могла она свершить свое ужасное деяние.

И стало так, что разум Альтала незаметно слился воедино сразумом его нежной и строптивой дочери, и мысли их стали едины.

И вознеслась радостно песнь Кинжала.

И когда слились их мысли, разделил Альтал боль своей дочери,и в краткий миг стало внятно ему то время, когда бледнолицая Лейта впервыевстретилась с той пустотой, что окружает других людей и которая прежде была ейневедома.

И тогда наконец пришло к нему понимание, и узрел он истинныйужас страшной задачи, стоявшей перед его дочерью.

— Иди ко мне, возлюбленное мое дитя, — молвил оней, — я позабочусь о тебе.

И мысли ее, на него нахлынувшие, были исполненыблагодарностью и любовью.

И тогда склонили они свои сплетенные мысли над несчастнымКоманом. И наполнился разум Комана звуком, который не был звуком, ибо разумКомана никогда не знал молчания.

Шепот… Шепчущие мысли тех, кто были за пределами храма,обрушились на Комана, подобно мыслям других людей, которые пели под сводами егоразума с тех пор, как он сделал свой первый вздох.

И тогда бледная Лейта подошла к служителю Генда, и оносторожно склонил пред ней свой разум, оставив позади беспорядочные мыслитолпы, доносившиеся из-за стен храма.

И опечаленная Лейта тихо закрыла эту дверь позадиосторожного Комана.

И тогда Коман в изумлении бросился вперед, ища своим разумомзвук, который был с ним всегда.

Но звук этот был ему уже недоступен, и разум Комана отпрянулв ужасе от тишины. И тогда мысль его вцепилась в разум Аргана, несмотря на точто великое презрение испытывал он к лишенному сана священнику.

Но бледная Лейта со слезами, струящимися по ее щекам,бросила вперед свою хрупкую мысль, и дверь, открытая между разумом Комана и сознаниемАргана, так же неслышно закрылась.

И вскричал Коман, ибо еще большая пустота окружила его.

И повалился он на пол священного храма Богини Двейи, иприлепился он в испуганном отчаянии мыслью своей к мыслям той, что закрывалаперед ним все двери, которые всегда были ему открыты.

И сердце Альтала разрывалось от жалости.

— Молю тебя, отец мой возлюбленный, — в мукемысленно вскричала бледная Лейта, — не презирай меня за сие жестокоедеяние. Это не моя жестокость, но жестокая необходимость.

— Прощай, мой несчастный брат, — всхлипнула Лейтаи с нежной решимостью вытащила мысль свою из разума служителя Генда.

И вот разум несчастного Комана погрузился в бесконечнуюпустоту и вечное молчание, и лег он на гладкий пол храма. И крик его был крикомабсолютного отчаяния, ибо он был одинок, каким никогда не бывал раньше. И тогдаподжал он члены свои и свернулся калачиком, словно еще не рожденный, и голосего умолк, и разум умолк тоже.

И заплакала Лейта, стеная в ужасе, и Альтал не раздумываяокутал ее своей убаюкивающей мыслью, чтобы защитить ее от ужаса того, что еюсодеяно.

И теперь на лице светловолосого Аргана отразилось полнейшеенепонимание, равно как и сотоварищ его навсегда лишился своего разума.

Но с алтаря раздался голос Двейи. И молвила она сурово:

— Само присутствие твое, Арган, служитель Генда,оскверняет мой святой храм.

И вдруг то, что было холодным мрамором, стало горячейплотью, и гигантская Двейя опустилась на того, кто уже не был большесвященником.

И был Арган смят и не способен шевельнуть даже пальцем.

И снова заговорила Богиня: