Он неловко пожал плечами:

— Они тебе были больше не нужны.

— Я мог бы найти им великое множество применений. Поверь, я думал о многих. Я мог бы завоевать города ниже по реке и основать империю. Я мог бы использовать их, чтобы укрепить свою власть над Ханом и усилить свой контроль над Гаоном. Крапива не так давно послала тебя и твоего близнеца искать меня?

Шкура кивнул.

— Я мог бы послать своего инхуми, чтобы он привел вас всех троих в Гаон, где мы бы стали правящей семьей, какой явно становится семья Инклито в Бланко, и, когда бы я умер, ты с твоим братом сражались бы насмерть за мой трон.

Я отверг эти возможности и отказался от трона, который мне дали люди Гаона, отчасти потому, что знаю, что случилось с Соседями, или думаю, что знаю. Я знаю, почему их башни все еще тянутся к влажным небесам Зеленой, а их города здесь рассыпались и превратились в безымянные холмы.

Я ждал, что он заговорит; он только смотрел на меня, открыв рот, но не произнося ни слова.

— На Зеленой Исчезнувшие люди сделали то же, что и я в Гаоне, Шкура. Они заставили инхуми служить им и, с течением времени, все больше и больше зависели от своих слуг, слуг, которым они позволяли приходить сюда, чтобы питаться, а может быть, привозили сюда, чтобы те питались. Видишь ли, я сам позволил своим собственным инхуми питаться кровью людей Хана. Это война, сказал я себе, и человек Хана наверняка сделал бы то же самое с нами; но я ступил на эту тропу и твердо решил ее покинуть.

— А что произошло, когда все Исчезнувшие люди, бывшие здесь, умерли? — спросил Шкура сдавленным голосом.

— Я не уверен, что это вообще произошло, — сказал я ему. — Очень немногие смогли выжить; очень немногие могут жить здесь до сих пор. Но настало время — сомневаюсь, что с тех пор минуло больше нескольких веков, — когда для инхуми стало бессмысленно приходить сюда.

— А что случилось потом?

— Думаю, ты знаешь, — сказал я ему и пожелал спокойной ночи.

Так много всего произошло с тех пор, как я писал в последний раз; я чувствую, что должен начать другую книгу — или закончить эту. Возможно, сегодня вечером я сделаю и то и другое; это было бы уместно.

Я долго сидел у нашего маленького костра, писал и смотрел, как звезды поднимаются над поросшими кустарником холмами, по которым мы со Шкурой ехали весь день. Я знал, что Джали никогда по-настоящему не уходила. Орев свидетельствовал об этом и до сих пор свидетельствует, хотя я снова и снова просил его говорить потише, чтобы не разбудить Шкуру. Наши лошади тоже свидетельствовали об этом — инхуми всегда пугают лошадей, я полагаю; возможно, те чувствуют запах крови.

Мне не требовалось никакое доказательство, но вскоре оно у меня появилось. Холодный зимний ветер, казалось, принес с собой парной, зловонный ветер с Зеленой; так холодный старик, нищий и седой от старости, мог бы нести в своих объятиях гниющий труп прекрасной молодой женщины. Мои глаза были прикованы к бумаге, щурясь и напрягаясь, чтобы разглядеть каждую букву, которую я там начертил, потому что писать при свете костра — дело нелегкое. И мне показалось, что слева от меня, на самом краю поля зрения или за его пределами, крадется огромный мужеубийца с Зеленой, каждый медленный и осторожный шаг которого пожирает двадцать кубитов и сокрушает слишком тонкий лед. Когда я посмотрел за костер, его свет высветил очертания широких листьев, с которых капала вода; и однажды мотылек с крыльями шире, чем листы, на которых я писал, переливчатыми крыльями, на которых какой-то бог оттиснул странный символ из креста и круга, полетел к огню — только для того, чтобы исчезнуть, когда я моргнул.

Джали ждала меня, едва закрылись мои глаза, более прекрасная в своем вышитом платье, чем тогда, когда она ходила обнаженной на Витке красного солнца.

— Этот влажный жар тебе идет, — сказал я ей. — Ты создана для Зеленой.

Она сделала вид, что надулась:

— Я думала, что это станет для тебя большим сюрпризом, если вообще произойдет. Но ты все время этого ждал.

— Мой сын должен был присоединиться к тебе здесь некоторое время назад. Он заснул задолго до того, как я закончил писать.

Она кивнула, ее лицо ничего не выражало.

— Ты его соблазнила? Думаю, у него было более чем достаточно времени, чтобы одеться и уйти.

— Не твое дело!

— Ты этого не сделала, иначе стала бы хвастаться.

— Я же сказала, что это не твое дело. Тебе не приходило в голову, что он, возможно, не захотел тебя видеть? Я сказала ему, что ты придешь.

— Конечно. Особенно если ты укусила его в шею в момент оргазма, как укусила шею трупера, который привел нас в форт надо рвом.

— Я не кусала!

— Ты не укусила Шкуру потому, что не смогла соблазнить. Вот что ты, должно быть, имеешь в виду, так как...

— Мал идти! — Орев проплыл над нами, снова в три раза больше обычного и до нелепости похожий на пернатого карлика с чересчур длинными руками.

— Если мы продолжим этот спор, — сказал я Джали, — Шкура и я прогоним тебя, как мы прогнали тебя от нашего костра у замерзшего болота. Это Зеленая, и здесь ты человек. Помнишь Ригоглио? Слюну, бегущую у него изо рта? Пустые глаза?

Она помнила. Я увидел, как она вздрогнула.

— Я не буду притворяться, что ценю твою жизнь больше, чем ты сама, но я ценю ее. Давай будем друзьями...

Я хотел сказать: «Давай снова будем друзьями, как тогда, в Гаоне, и на ферме у поля битвы», но она уже плакала в моих объятиях, и мне казалось, что нет смысла продолжать.

Шкура нашел нас такими и был достаточно хорошо воспитан, чтобы подождать, пока мы не разделимся, прежде чем заговорить:

— Я нашел людей, Отец. Мы с ней больше не хотели разговаривать, поэтому я сказал, что пойду осмотрюсь, и попросил ее подождать тебя здесь.

— Я тебе не служанка, малыш. — Джали вытерла нос рукавом. — Я больше не желаю общаться с тобой. Твой отец в два раза больше человек, чем ты.

— Это я знаю. Ты хочешь увидеть их, Отец?

— Да. Я думаю, твой брат будет среди них.

— Ты не очень-то похож... похож на себя, прежнего, — выпалил он. — Даже не так сильно, как в том другом месте, у большой реки.

Я ничего не ответил.

— Мы с Оревом покажем тебе, если хочешь.

Пройдя пол-лиги, мы выбрались из джунглей на расчищенную землю, где выступающая из воды тропинка позволила нам идти, не замочив ног, между широкими затопленными рисовыми полями. Короткое солнце светило позади нас, как раскаленный добела железный диск, посылая перед нами наши тени — нечеловечески высоких темных послов. Мой посох не последовал за мной, поэтому, пока мы шли, я создал себе такой же, наблюдая с удивлением и интересом, как его тень, сначала бледная, становилась густой и черной по мере того, как посох приобретал вес, твердость и реальность.