Как я уже говорил, Бланко — единственный окруженный стеной город, который я видел. Карья[109] была обнесенной стеной деревней; я уже видел такие деревни на Зеленой раньше, но их стены были не более чем грубыми частоколами из заостренных кольев, почти изгородями. Частокол Карьи был окружен широким, заполненным водой рвом; над ним возвышалась земляная стена, облицованная кирпичом, и каждый высокий кол был толще человеческого тела.

— Впечатляет, — сказал я Шкуре.

— Я бы предпочел каменные стены, как в Бланко.

— Они тоже, я уверен — и скоро они их получат.

Джали, цеплявшаяся за мою свободную руку, вопросительно посмотрела на меня:

— Что толку от всего этого, если инхуми умеют летать?

Полдюжины стариков сидели или бездельничали у ворот; думая, что они могли подслушать ее, я как можно быстрее сменил тему разговора:

— Я никогда не видел тебя такой красивой и обязан тебе это сказать. Солнце здесь очень сильно светит, и я бы сказал, что ни одно женское лицо не выдержит этого, не обнаружив при этом каких-нибудь мелких изъянов, но у твоего их нет.

Она улыбнулась, и ее красивые ровные зубы блеснули в ярком свете.

Самый старший из присутствующих — такой же седобородый, как и я, — сидевший на своем грубом табурете так, словно это был трон Гаона, сплюнул:

— Она не инхума, мирали[110], и этот парень тоже не инхуму. Как насчет тебя?

— Я такой же человек, как и ты.

— Отдерни эти большие рукава и покажи свои запястья.

Я так и сделал, отдав свой посох Шкуре и поворачивая руки то в одну, то в другую сторону, отнюдь не уверенный, что именно он хочет увидеть.

Один из них, седой и хромой, указал на Джали:

— Это твоя жена?

— Конечно, нет, — ответил я ему, и она прошептала мне на ухо: — Тебе стоит только попросить, Инканто, дорогой.

— Жена парня?

— Он мой сын. Его зовут Шкура, и он еще не женат. Меня самого зовут Рог. Эта женщина — мой друг, не больше и не меньше. Ее зовут Джали.

Белобородый важно отхаркнулся и смачно сплюнул — очевидно, сигнал для остальных помолчать:

— Дурное имя для любой женщины.

— Тогда я его поменяю, — сказала она ему. — А какое имя понравится тебе?

Он не обратил на нее внимания:

— Что вам здесь нужно?

— Мы пришли повидать еще одного моего сына, старшего брата Шкуры, Сухожилие. — При моих словах все слегка зашевелились. — Он живет здесь, я полагаю, и, если кто-нибудь просто укажет нам дорогу к его дому, мы больше не будем вас беспокоить.

— Ты — отец Сухожилия?

Я кивнул.

Белобородый мужчина обвел взглядом круг зевак и выбрал одного из них. Он сделал повелительный жест, и человек, которого он назначил, поспешил прочь.

Я двинулся было за ним, но толстый человек с жирной черной бородой преградил мне путь, сказав:

— Сухожилие — наш раис-мужчина[111]. Ты это знаешь?

Я отрицательно покачал головой:

— Нет, но очень рад это слышать. Придет ли он, когда этот человек попросит его об этом?

— Он и не собирается этого делать. Он идет к малики-женщине[112], которая сейчас у колодца. Это женское место. Она поговорит с твоей женщиной.

Джали рассмеялась, словно была на вечеринке:

— Тебе лучше быть со мной поласковее, Инканто, а то я расскажу ей про тебя всякую очаровательную ложь, начиная с того момента, как ты съел всех этих мышей.

— Лучше бы ты сказала правду о нем... — начал было чернобородый мужчина.

Шкура притянул меня к себе и прошептал:

— Он не узнает тебя, или я думаю, что не узнает.

— Тогда мне придется доказать, что я тот, за кого себя выдаю, как я это сделал, когда мы встретились с тобой.

Джали коснулась моей руки:

— Я думаю, что это, должно быть, та самая женщина, о которой они говорили. Ты действительно хочешь, чтобы я с ней поговорила?

— Вначале, по крайней мере.

Она была выше большинства женщин, чопорно выпрямленная, с острым лицом и ястребиным носом. Седобородый старик отвесил ей сидячий поклон, на который она ответила ледяной улыбкой и наклоном головы.

— Мы видели, как они подходили, Малики, — сказал он. — Прямо над ними летел кто-то большой. Не похожий на инхуму, но достаточно большой для маленького. Ему не понравилось, как выглядит Карья, и он направился обратно в джунгли прежде, чем они подошли к нашим воротам.

Джали присела в реверансе:

— Это была любимая птица Инканто, Малики. Он позволяет ей свободно летать и приходить и уходить, как она хочет. Она совершенно безобидная, уверяю вас.

Малики оглядела нас; что-то в ее серо-железных волосах, прямых и зачесанных назад так туго, что они напоминали шлем, пробудило искру памяти, которая замерцала и умерла.

Она повернулась к Джали:

— А кто такой Инканто — молодой или старый?

— Старый, Малики.

— Он — отец Сухожилия, — пробормотал хромой. — Так он говорит.

Она жестом велела ему замолчать:

— Как зовут этого молодого человека?

— Куойо, Малики.

— Шкура, на самом деле, — сказал ей Шкура, — а моего отца зовут Рог.

Малики даже не взглянула на него:

— Ты лжешь мне, девочка? Как тебя зовут?

— Нет, Малики. Куойо — так он назвался, когда мы встретились. Я бы не стала вам лгать, Малики.

— Ты можешь солгать кому угодно. — Подойдя ближе, Малики погладила ее по волосам. — Ты действительно очень красива и прирожденная смутьянка. Я видела тысячу таких, как ты, хотя большинство из них и вполовину не были так хороши собой. Где ты спала прошлой ночью?

Вопрос застал Джали врасплох:

— Прошлой ночью? А почему…

— Скажи мне правду. Я узнаю, если ты солжешь.

— Плох вещь! — крикнул Орев с крыши одного из блокгаузов, обрамляющих ворота. — Плох вещь! Вещь летать.