Этот замысел должен сработать. Не напрасно их пути пересеклись и они снова встретились там, где уже встречались. Не где-нибудь, а в Эндовьере. Дорин не принял бы никакого иного варианта и не позволил бы ей.

Рован затаил дыхание. Стоявший рядом Шаол, кажется, тоже перестал дышать.

Аэлина и Дорин никуда не исчезли. Вопреки охватившему их страху, они стояли с высоко поднятой головой. Рован чувствовал запах этого страха. Однако их лица с каждым мгновением становились все более отсутствующими. Пустыми.

Не было никакой вспышки света. Никакого выплеска магической силы. Аэлина и Дорин просто стояли, держась за руки, и смотрели вперед. Их взгляд застыл и стал невыразительным.

Они ушли. Возможно, даже покинули свои тела и те сейчас были лишь пустыми оболочками.

– Что произошло? – шепотом спросил Шаол.

Рука Аэлины, зажимавшая рану на другой руке, упала и вяло повисла. Из открытой раны торчали три черных каменных осколка.

Рован ощутил, как у него в груди что-то напряглось. Что-то тонкое и жизненно важное. Напряглось, угрожая разорваться.

Связующая нить.

Рован шагнул вперед, прижимая руку к груди.

Нет. Связующая нить извивалась, словно ей было больно и страшно. Рован остановился, беззвучно шепча имя Аэлины. Потом упал на колени, видя, как три Ключа Вэрда исчезают, растворяясь в ее крови.

Словно роса под лучами солнца.

Повторялось то, что однажды уже происходило… Начало и конец, вечность, вихрь света, вихрь жизни, текущей между ними – половинами разделенного рода.

Заклубился туман, скрыв твердь, на которой они стояли. Возможно, то была иллюзия, помогающая им не потерять рассудок. Место, где они очутились, не являлось местом в привычном понимании. Оно чем-то напоминало комнату со множеством дверей, число которых не поддавалось счету. Одни двери были из воздуха, другие – из стекла, третьи – из пламени. Между ними блестели золотые двери и сверкали двери из света.

И за каждой – новый, манящий мир.

Но они оставались здесь, на перекрестке миров. В телах, которые не были их телами. Магическая сила изливалась из них и текла во все стороны, смешиваясь с другими магическими субстанциями и превращаясь в ослепительно-яркий шар творения. Он поднялся и повис в воздухе – если вокруг был воздух.

Они отдавали свою силу магическому шару, и тот разрастался. У Замка появлялись очертания. Шар только поглощал, ничего не возвращая назад и не восполняя. Колодец, высыхающий навсегда.

С каждым вздохом они отдавали все больше и больше магической силы. То было созидание и разрушение.

Шар покачивался, его первоначальные очертания искажались, растягиваясь в одних местах и сжимаясь в других. Он приобретал новые очертания, которые Аэлина и Дорин избрали для Замка. В нем соединятся золото и серебро. Этому Замку предстояло навсегда запечатать все бесконечное множество здешних дверей.

Они струили и струили магическую силу, а Замок требовал новых вливаний.

В какой-то момент это стало болезненным.

Она была Аэлиной и в то же время… не была.

Она была Аэлиной и вместе с тем – была бесконечностью, всеми мирами. Она была…

Она была Аэлиной.

Аэлиной она была.

Поместив в себя Ключи, она и Дорин вошли в настоящие Врата Вэрда. Один шаг, одна мысль или желание позволили бы им войти в любой приглянувшийся им мир. Им были доступны все возможности.

За спиной темнел проход, пахнущий соснами и снегом.

Очертания Замка становились все отчетливее. Свет превращался в золото и серебро.

Дорин стоял, плотно сжав зубы. Он тяжело дышал. Как и Аэлина, он лишь отдавал силу, не получая ни капли обратно.

Боль Аэлине была знакома. Ей казалось, она прошла через все виды боли. Но здешняя боль имела совсем иные свойства.

Она была Аэлиной. Аэлиной, а не кусочками черного камня, которые она затолкала себе в руку. И не этим местом, существующим за пределами разума. Она была Аэлиной. Аэлиной, которая пришла сюда с какой-то целью. Пообещав что-то сделать.

Аэлина подавляла рвущийся наружу крик. Магическая сила, покидавшая ее, вызывала странные ощущения. Казалось, с нее заживо сдирают кожу, как это с наслаждением делал Кэрн. Но она переиграла его. Вырвалась из когтей Маэвы. Она переиграла их обоих, чтобы прийти сюда и сделать это.

Она ошибалась.

Она не выдержит, не смирится с потерей, болью и безумием. А оно нарастало по мере того, как ей открывалась новая истина: им не покинуть этого места. От них ничего не останется. Еще немного, и они растворятся, сгинут в этом клубящемся тумане.

Такой боли Дорин еще не испытывал. Это была боль особого свойства. Из его сущности, как из ковра, вытаскивали нитку за ниткой.

По словам Элианы, форма Замка не имела значения. Птица, меч, цветок – Вратам было все равно. И этому месту с дверями – тоже. Но разум их обоих – единственное, что у них осталось, – выбирал наиболее подходящую форму. Глаз Элианы. Амулет рождался заново, чтобы стать Замком.

Аэлина начала кричать и не могла остановиться.

Магия Дорина вырывалась из священного, совершенного места внутри его. Опустошала это место. Дорин чувствовал, что сотворение Замка его убьет. Убьет их обоих. Они явились сюда, лелея отчаянную надежду, что оба вернутся назад.

Если они не остановятся, если не остановят собственную погибель, этого не сделает никто.

Дорин пытался повернуть голову. Пытался сказать Аэлине: «Остановись!»

Магическая сила хлестала из него, как кровь из раны. Замок поглощал ее и требовал еще. Ненасытное чудовище.

«Остановись!» Дорин пытался говорить. Пытался заткнуть в себе дыру.

Аэлина плакала. Всхлипывала, стиснув зубы.

Скоро, очень скоро Замок заберет у них все. И последняя стадия разрушения окажется самой жестокой и болезненной.

Интересно, боги заставят его и Аэлину смотреть, как они забирают душу Элианы? Сумеет ли он хоть чем-то помочь древней королеве? Ведь он обещал Гавину. Дорин знал ответ.

«Остановись».

«Остановись».

– Остановись.

Последнее слово Дорин услышал не внутри, а вовне. Голос показался ему знакомым.

Дорин вспоминал, пока из скопища этих мыслимо-немыслимых дверей не вышел человек. Вроде такой же, как они, – из плоти и крови, если не считать мерцания вокруг тела.

Это был его отец.

Отец Дорина выглядел почти так же, как в день их поединка на мосту стеклянного замка. Почти, ибо лицо прежнего адарланского короля сейчас было добрее и человечнее. И несравнимо печальнее. На нем отражалась печаль, пронизанная душевной болью.