части. Мы рассаживаемся за столом. Его величество берет слово, наполняя самый большой из разномастных бокалов.

— За тебя, мой поросеночек! — торжественно объявляет он, закидывает порцию в хлеборезку, а затем оглушительно икает.

— Все оттого, что ты сегодня не чистил чакры! — беспокоится Рита.

— Да как не чистил? — оправдывается Толстый, джин льется у него из ноздрей, — утром и еще раз на работе. Меня так прижало, еле добежал. Мне кажется — это от специй, которые ты теперь добавляешь везде.

— Саватхитхарма с тобой, — не соглашается его благоверная и делает несколько таинственных пассов над столом.

— Я чувствую как прана разливается по комнате, — уверенно говорит она.

— Это не я, — тут же сообщает ее муженек.

В их спор включаются Рубинштейны, я выпиваю за здоровье Риты и опять лезу в телефон. Краем уха слушая, как Руфь рассказывает о своей приятельнице, которая питается исключительно подсолнечным маслом. Обычные разговоры, в которых я не участвую.

Строки бегут перед глазами. Вот очередные сяски масяськи вложенные в разговорную речь современной девушки лет двадцати двух, о котенке, в пасть которому она пыталась натолкать колбасы:

Василиса начала оправдываться:

— Ну, я думала, что у него мама пропала. И я его спасу, выращу, и он станет большой-большой, и будет мне другом и защитником. И я даже смогу на нём верхом ездить…

— И всё это за один день?

— В смысле?

— Ну, у тебя ведь однодневный тур, завтра — домой. Приволокла ты кошатинку в столицу, и дальше — что?

Василиса смутилась:

— Да я как-то не сообразила. Ну, в книгах пишут…

— Понятно, фэнтези читаем. (С)

Ни логики, ни жизни. Пустота. Попытка автора пошутить про заморского мастера Рибока, вызвавшая у меня кислое недоумение. Хотя через пару фраз со всем этим соседствует стилистическая находка про переговорное устройство:

— Ты заканчивай говорушку терзать, а то она и в городе работать не станет. (С)

Совершенно органичная фраза! Но это капля в море. Очень маленькое, но красивое вкрапление. Как танзанит в тоннах пустой породы.

Сюжет отторгается от скелета идеи, идет складками из-за неумелого словоупотребления и вокабуляра персонажей. Сказочный язык никак не хочет сосуществовать с авторской речью, слова мигрируют из одного в другое, создавая общее впечатление неопрятности. Отбивая любое желание поверить в происходящее и представить картинку.

— И как этим предтечей смартфонов Эппл пользоваться?(С)

Предтеча — предок, папаша, родитель, дед. Автор! Вот варианты на выбор. Не разговаривают так люди сейчас.

Забытый всеми я наливаю себе джина. И делаю окончательный вывод: текст слабый, не идущий ни в какое сравнение с монументальным творением Геннадия Сокольцева и Эдуарда Успенского «Ивашка из Дворца пионеров», в котором, безо всякого сомнения, черпают вдохновение все пишущие в жанре попаданцев авторы. И это меня расстраивает.

— Я зажгла ароматические палочки, Макс! Чувствуешь просветление? — опьяневшая женушка Сдобного гладит меня по предплечью.

— Конечно, Рита! — заверяю я. Моя печаль светла.

Мы с Абигайл читаем сетевую прозу про Ирочек

дата публикации:21.10.2021

— Хочешь меня? — прошептала она. Серьезные зеленые глаза. Живое пламя рыжих волос. Она чуть наклонилась, демонстрируя в декольте безотказное нежное оружие любой женщины.

Я бросил взгляд за стойку, ее старик оторвался от пивных кружек и пристально смотрит на меня.

«Сраный русский»

Возразить ему нечего. Мне вообще плевать, тем более у него там что-то припрятано. Что-то совсем обидное: бита, клюшка для гольфа, дробовик. Железобетонные аргументы, идущие в довесок к красотке дочери, плеши и вечному кариесу.

По большому счету Эби единственное, что у него получилось стоящим. За яркую зелень этих глаз можно было убить. Или быть убитым.

— Конечно, ханни, — говорю я и обреченно добавляю, — но у меня сейчас дела.

Она заинтересованно глядит на экран.

— Что за дела? — русские буквы кажутся ей иероглифами. — Женщина?

Я смотрю в текст, где корчатся персонажи.

— Ирочка.

— Ирочка? — неловко повторяет Абигейл. Она берет мою сигарету и делает затяжку. — Она тебе нравится, мек?

— Совсем нет, — я дарю ей самую ослепительную улыбку из моего арсенала. Она недоверчиво смотрит на меня, но, тем не менее, подмигивает и отходит. Мои дела с женщинами ее, как ни странно, мало заботят. Достаточно того, что мы вместе и старик об этом не знает. Я вздыхаю и возвращаюсь к тексту:

По другую сторону орехового стола тут же, как из воздуха появилась Ирочка, застыла, участливо заморгала карими глазами. (С)

Прошло две секунды вдумчивого чтения и тут же:

Участие в глаза тут же сменилось игривостью (С)

Еще три фразы:

Почему-то виновато произнесла Ирочка (С)

Подумав, что на этом мгновенная смена настроений Ирочки закончилась, и она пришла в норму, я храбро продолжил, чтобы тут же налететь на риф:

Вдруг подала голосок Ирочка (С)

«Как же так?» — подумал я, — «Они же вели беседу, почему — ВДРУГ?»

Я готов был простить холеное и породистое лицо, тонкие пальцы поправившие очки на хорошеньком вздернутом носу, даже Дмитрия Игоревича подающего по ходу беседы гласы, как пьяный дьяк на «Иже херувимы». Но вот это ВДРУГ? Чего оно касается? Зачем оно в тексте? Ей запретили говорить? Она молчала? Впрочем, забегая вперед, подобных моментов в «Проверке на меркантильность» достаточно для того, чтобы завыть и сбежать в пампасы.

Дмитрий Игоревич провел рукой по лицу, схватил телефон и хищно улыбнулся. (С)

Я застонал.

В карих глазах Ирочки плескалась готовность выполнить любую просьбу. (С)

Я застонал повторно.

А прочитав:

И не просто погрузиться в рутину, а начать рискованный проект, сделать пар-тройку нестандартных ходов, наплевав на привычные схемы, и «стричь бонусы» под завистливые взгляды конкурентов. (С)

Я понял, что мне сейчас придется осилить «Духлесс» с Данилой Козловским, где одни холеные и породистые лица с быстрыми и умелыми тонкими пальчиками. С извивающимися от гормонального фона Ирочками, красивыми