никогда не интересовало? Почему? Какая разница, как его зовут, если они через час расстанутся, чтобы не встретиться никогда.

— Без этого не получится, там много народа.

— … Сань, я тебя предупредил… шума не надо… не паясничай…

— Хорошо, я буду. Дай мне пару часов.

— … думаю, проблем не будет?

— Никаких, — заверил собеседника Макс. Положив, трубку он поцеловал Ольку и нежно погладил по щеке. — Очнулась? Ты громкая девочка, оказывается.

— Сама не знала, — она пожала плечами и потянулась, — это плохо?

— Нет, — хохотнул он. — Не в этих обстоятельствах.

Олька прикрыла глаза и рассматривала его из-под ресниц. Весь какой-то жилистый, собранный, с двумя шрамами под правой ключицей. Круглыми, неправильной формы впадинами, будто кто-то вырвал кусок мяса. Кто-то нехороший. Еще один шрам тянулся чуть выше поясницы, фиолетовая толстая полоса, выпирающая над поверхностью тела с уколами швов по сторонам.

Макс или Саша? Ей вдруг захотелось подарить ему свое время. Которого вдруг оказалось слишком много для нее одной. Олька отбросила волосы с лица. Он двигался по номеру гостиницы как большой кот. Нежный, мягкий и добрый кот, который знал ее тысячу лет. И ждал только ее. Свой вопрос она так и не задала.

Зато, пока он мылся в душе, любопытная Олька заглянула в его тяжелую сумку, молния которой немного разошлась. Толстая вороненая трубка и короткий магазин, в котором тускло отсвечивали патроны. Сбоку выглядывала небрежно заткнутая во внутренний карман обшитая тканью коробка с белой надписью «Carl Zeiss».

Интересный набор, хмыкнула она, пожала плечами, а потом забралась назад, под одеяло. Может быть, будет второй раунд? Этого она тогда искренне хотела. Впервые. Нежный мягкий и добрый кот Макс. Или Саша. Разницы никакой. Ей подумалось про тысячу лет, что делают люди, встретившись через тысячу лет? Наверное, любят друг друга.

Ничего этого не случилось. Совсем ничего, и это ее расстроило. Он вышел из ванной, вытирая мокрые волосы полотенцем. Небрежно кинул его на стул и принялся одеваться. Она молча наблюдала за ним.

— Можешь остаться здесь, номер оплачен до завтра, — предложил он уже в дверях. — Мне пора, рыжая.

— Я подумаю, — произнесла Олька. Жаль, очень жаль, что все с ним было не так, как обычно. Ведь первая всегда уходила она. Уходила, когда оплаченное время подходило к концу. Мылась, одевалась, расчесывала волосы и исчезала, чтобы больше никогда не встретится с другом.

— Не стесняйся, — он подмигнул и поправил тяжелую сумку, — завтрак — ужин, все оплачено. Тут, кстати, вкусно кормят.

— Мы еще встретимся… Макс? — неожиданно произнесла она.

— Может быть, — он посмотрел на нее, на пару мгновений дольше, чем было необходимо, и, не попрощавшись, закрыл за собой дверь. Что-то тогда мелькнуло в его глазах, что-то непонятное Ольке. Может, это было одиночество? Она до сих пор этого не знала. Но очень хотела узнать.

Макс. Или Саша. Она вздохнула. А теперь еще и этот Глеб, которого она видела всего-то полчаса. Может она сумасшедшая? Придумывает себе добрых мерзавцев, нежных, мягких и добрых котов, которые не существовали никогда, потому что это невозможно. Куда легче просто продавать свое время, пока оно кому-нибудь было нужно. Здесь — все было по-честному.

Молодой ишак у которого ветры

дата публикации:26.10.2021

Абрикосовый рассвет плавал вокруг. Красил белые крыши, дрожал на поверхности беременной льдом реки. Стекал по Воробьевым горам, ясно видимым вдали. Мы пили кофе из бумажных стаканчиков прислушиваясь к вязкому киселю городского шума, кипящему в трещинах улиц.

Смена у Гули заканчивалась, а моя еще не начиналась, и мы встречали рассветы здесь — в лабиринте антенн, силовых трансформаторов, проводов, мертвых птиц — на крыше Мира. Прямо за буквой М — укрепленной на массивной металлической конструкции.

У нас было два часа. Два часа между ночью и днем, над сонным гудящим городом. Наше время для одиночества.

— Красиво, правда?

Я смотрел в темные глаза, над которыми дрожали густые ресницы. Она улыбнулась.

— Очень.

— Тог ларда бо лгани каби.

— Что?

— В горах похожие рассветы, — тонкие пальчики охватывали стаканчик с кофе, из которого лился пар. Бумажный одноразовый стаканчик с рекламой кофейни. Такой же одноразовый, как вся жизнь вокруг. На боку было написано: утилизировать после использования.

— Расскажи мне про Алю, — настойчиво попросила Алтынгуль.

— Она умерла, — над крышами поднимался пар. Я смотрел на него: жемчужное, плотное дыхание просыпающегося города.

— Расскажи, — она прижалась ко мне. — Здесь холодно.

— Пойдем внутрь?

— Нет.

Далеко внизу кому — то не уступили дорогу. Истошный гудок заметался по крыше, прежде чем умереть около нас.

— Аля, — напомнила Алтынгуль.

— Она была красивая, — произнес я и сделал глоток кофе, отдающего картоном.

— Очень? Жуда йомон. Заболела?

Я промолчал, Гуля обняла меня и поцеловала.

— Йомон. Бедный.

Бедный. Два года назад мы сидели с Алей далеко отсюда. Под набережной тяжелой нефтью текла ноябрьская Томь. Слева белыми пятнами угадывалась надпись: Кузбасс. Было холодно и с неба начинала сыпать первая снежная крупа.

Аля строила планы, что — то говорила мне. Что — то, стертое ненадежной памятью. Глаза цвета линялой джинсовой ткани. Светлое, чистое лицо. Теплые губы на моих губах. До хмурого ей оставалось пара месяцев, или он уже был, я об этом никогда не узнаю. Может быть, эта грань тогда была пройдена. Тихо и незаметно. Маленький шаг, за которым властвовала беспросветная тьма. И никакого выхода уже не было, все было решено.

— У нас будет двое детей. Непременно двое: мальчик и девочка.

— Как мы их назовем?

— Ммм, — она подняла глаза и задумалась, — может….

Планы и неосуществленные мечты. Дерьмовая предопределенность. Песочные замки, которые безжалостно рушат обстоятельства. Аля умерла от передоза, сгорела за пару дней. А я уехал. Сбежал. С разбегу прыгнув в реку, которая понесла меня как отвязавшуюся лодку. Все быстрее и быстрее, между берегов, ни к одному, из которых уже нельзя было пристать.

Под нами проснулась система вентиляции на