После удара в голове стоял легкий туман, однако это не помешало Мазуру рассмотреть взявших его в плен фрицев. Того, который маячил за спиной, лейтенант толком разглядеть не успел, зато ясно видел теперь тех, которые стояли перед ним. Два рядовых в касках: один – носатый, с глуповатым лицом, типичный ганс, второй – с широкой звероватой мордой прирожденного садиста. Старший – высокий гауптшарфюрер в фуражке, лицо чуть удлиненное, холеное, смотрит пренебрежительно, однако во взгляде есть что-то трагическое, женщины таких любят. По виду не унтер, а, скорее, офицер. Может, и был офицером, но за что-то разжаловали. Таких надо бояться больше всего, такие злы на весь мир и шлепнут кого угодно за милую голову.

– Русише партизан! – сказал гауптшарфюрер, по-русски он говорил с сильнейшим акцентом. – Знать, что есть «шизн»[14]?

Уже второй раз за сутки ему грозили расстрелом. Это совершенно не понравилось Мазуру, да и кому бы такое понравилось, скажите на милость?

– Паф-паф, – проговорил эсэсовец и для ясности направил на лейтенанта указательный палец. – Стрелирт.

И он кивнул стоявшему за спиной Мазура солдату. Тот вытащил из кобуры пистолет. Старлей затравленно оглянулся. Расстрел на месте? Ничего себе разворачиваются события. Между прочим, он ведь военнопленный, он защищен Женевской конвенцией. Или на партизан она не распространяется?

Солдат, стоявший у него за спиной, – огромный, похожий на гориллу – толкнул его лицом к дубу. Вот черт! А он-то думал, что ему повезло, когда медведь ушел. Но что за ерунда тут происходит? Прежде чем расстреливать врага, его нужно допросить. Может, у него есть какие-то важные сведения, да хоть бы и неважные, хоть какие! А так что – сразу в расход без всяких предисловий?

За спиной его щелкнул предохранитель… Вот холера, как сказал бы Кшиштоф. Что делать? Вступить в переговоры? Но тогда они поймут, что он разведчик. С другой стороны, он ведь в бегах. Может, хоть это примут во внимание?

– Не надо, господин офицер, – вдруг сказал Мазур по-немецки. – Прошу меня не расстреливать, я ни в чем не виноват.

Гауптшарфюрер оживился.

– Ага, – сказал он в спину Мазуру. – Говоришь по-немецки? Ты шпион?

– Никак нет, – отвечал лейтенант.

– А откуда знаешь немецкий?

Ответ на этот вопрос был достаточно простым. Тетка, Луиза Владиславовна, как и положено дочери шляхтича, имела недурное образование. Среди ее достоинств было и знание немецкого языка, который она стала лично преподавать племяннику в старших классах, не особенно надеясь на школьных учителей.

– Да не хочу я учить этот собачий язык, – капризничал подросток. – Хочу во двор, к ребятам, там в футбол играют!

Даже каменное сердце растаяло бы от его жалоб, но тетка имела сердце из закаленной стали.

– Русский патриот должен знать немецкий язык, – голос ее звучал непреклонно.

– Зачем? – удивлялся Андрей.

– Потому что надо знать язык будущего противника.

Этого племянник понять не мог. О каком противнике речь, если мы с Германией – друзья? Даже партия у них называется НСДРП – социалистическая, рабочая.

– Это мы сейчас друзья, – говорила тетка, – а когда война начнется, будем врагами. И социалист из Гитлера такой же, как из кайзера большевик.

И несмотря на сопротивление, заставляла племянника корпеть над немецкими падежами, спряжениями и отделяемыми приставками спряжениями. Таким образом, когда Андрей окончил институт, он говорил по-немецки вполне прилично. Это и сыграло главную роль в том, что его, вчерашнего аспиранта-физика, взяли-таки в войсковую разведку.

Но говорить всего этого, конечно, было нельзя. Тем более что за считаные секунды перед расстрелом он все же нашел спасительное объяснение.

– Откуда знаешь немецкий? – повторил унтер.

– Это мой родной язык, – отвечал Мазур.

Ну, выноси, нелегкая!

– Ты фольксдойче[15]? – не поверил эсэсовец.

– Так точно, герр гауптман! Из поволжских немцев.

Унтер с красивой мордой не был никаким гауптманом, он даже офицером не был, но, как верно рассудил лейтенант, маслом каши не испортишь. Ненароком повысить вояку в звании – верный способ ему понравиться. Главное – не перебрать с елеем.

Гауптшарфюрер велел развернуть Мазура к себе лицом и потребовал, чтобы он назвал свое имя и фамилию.

– Мюллер, господин офицер, Андреас Мюллер.

Эсэсовец как-то странно ухмыльнулся, разглядывая физиономию новоявленного немца. Что ж, по расовой теории господина Гюнтера, этот Андреас, безусловно, подходит под нордический тип. Голубые глаза, светлые волосы, прямой нос – внешность вполне арийская. Но то, что хорошо для немцев, плохо для СССР. Если он действительно немец, его просто не могли взять на службу в действующую армию. Он врет, он пытается запудрить им мозги, чтобы спасти свою ничтожную жизнь!

Лейтенант стоял перед эсэсовцем онемевший. Гауптшарфюрер был совершенно прав. С 1938 года на советских граждан немецкой национальности стали распространяться ограничения по службе в армии. А с началом войны с Германией в Красную армию практически перестали брать немцев, боясь предательства с их стороны. К 1944 году во всей Советской армии осталось всего несколько сотен этнических немцев. Он, Мазур, конечно, знал это, но откуда это мог знать эсэсовец-унтер?

– Если ты немец, то как попал в армию? – Пистолет гауптшарфюрера глядел Мазуру прямо в лицо. Лейтенант понял, что еще секунда – и пистолет этот выстрелит. – Как ты попал в армию, отвечай?!

– Как переводчик, – выпалил он.

– Окончил факультет иностранных языков?

Это была тоже ловушка, но Мазур обошел ее не задумываясь.

– Нет, взяли как носителя.

Несколько секунд эсэсовец глядел на него задумчиво. Потом опустил пистолет и сказал, что для носителя у него не слишком отчетливый выговор. Мазур, чувствуя, как по спине его течет холодный пот, отвечал, что по-немецки он разговаривал только со старшим поколением – бабушкой и дедушкой, поэтому немецкий его далек от совершенства. Гауптшарфюрер кивнул: язык его действительно несколько архаичен, видно, что он имел дело с пожилыми людьми.

– В каком ты звании, Андреас? – спросил он, задумчиво поглядывая куда-то за спину Мазура.

– Старший лейтенант, – отвечал тот.

Если есть возможность, в мелочах врать не надо – меньше шанс запутаться потом во вранье. Даже немецкую фамилию Мазур взял, похожую на свою, а имя просто переделал на немецкий лад.

Гауптшарфюрер улыбнулся: хорошее звание. И как же он при таком звании вдруг оказался за линией фронта?

– Бежал от большевиков, – честно отвечал лейтенант.

Почему же он бежал от большевиков, если он и сам большевик? Мазур покачал головой: он не большевик, он просто служил большевикам. Но в СССР иначе нельзя – или служишь большевикам, или попадаешь в лагерь. Он выбрал службу. И так бы, вероятно, и дальше служил, но…

– Но? – повторил эсэсовец, глубокие его темные глаза гипнотически глядели на лейтенанта.

Но дело в том, что его родственников репрессировали. Отца и мать обвинили в сотрудничестве с немцами на оккупированных территориях, осудили и отправили в лагерь. Узнав об этом, он понял, что скоро доберутся и до него, и решил