Немец пожал плечами: родичи – пусть, но при чем тут сам Мюллер? Даже если его родители стали изменниками, он-то ведь честно работал на советскую власть.

– У нас есть закон, по которому наказываются не только изменники, но и члены их семей, – отвечал лейтенант.

Эсэсовец указательным пальцем почесал подбородок: что ж, в этом есть своя логика. Особенно в архаических обществах вроде советского, где господствует круговая порука. У советских нет собственного достоинства, они живут заслугами рода, племени, семьи, страны, наконец. Человек гордится не тем, что сделал лично он, а тем, что совершили его соплеменники. Правда, лейтенант Мюллер, решив сбежать от большевиков, проявил похвальный индивидуализм.

– Одним словом, переходя линию фронта, ты просто спасал свою шкуру, – подытожил гауптшарфюрер. – А я-то думал, что ты, как добрый фольксдойче, проникся идеями национал-социализма.

Лейтенант улыбнулся слегка заискивающе. Он проникнется, обязательно проникнется. Вот только спасет свою шкуру – и немедленно проникнется.

Кажется, слова эти показались немцу несколько рискованными.

– Я вижу, ты любишь шутки, – сказал он сухо. – А что, если я тоже пошучу и расстреляю тебя прямо здесь?

– За что, господин гауптман?! – взмолился лейтенант. – Я ведь ничего плохого не сделал.

Несколько секунд эсэсовец разглядывал его крайне внимательно, потом как-то странно ухмыльнулся.

– Ладно, – бросил он, – расстреливать я тебя не буду. Во всяком случае, пока. Ведь, если ты действительно переводчик, ты можешь кое-что знать и о положении русских, и о планах командования. Давай-ка отправим тебя поглубже в тыл, там тебя допросят и решат, что с тобой делать дальше.

Впрочем, в тылу они оказались далеко не сразу.

Для начала эсэсовцы, не снимая наручников, повели Мазура через лес. Шли они довольно долго. Лейтенант, который со вчерашнего вечера ничего не пил, почувствовал такую жажду, что осмелился обратиться прямо к гауптшарфюреру Шульцу и попросил, если это возможно, дать ему воды.

– Любопытно и очень символично, – заметил эсэсовец, оглядываясь на лейтенанта. – Вы, господин Мюллер, конечно, помните, кто в Дантовом аду страдает от жажды?

Я, может быть, и помню, подумал про себя Мазур, а вот откуда это знаешь ты, простой унтер? Нет, прав он был, тут что-то не то. С другой стороны, может быть, перед ним действительно офицер, а погоны гауптшарфюрера всего лишь маскировка?

– От жажды, – продолжал Шульц, так и не дождавшись ответа, – страдают фальшивомонетчики и лгуны. Сначала на поверхности земли нёбо их иссушается ложью, а затем в аду – огнем и жаждой. Осталось только понять, где лично вы нам солгали?

Мазур не понял, почему немец вдруг перешел с «ты» на «вы» и стал величать его «господин Мюллер», однако ясно было, что такая перемена обращения не к добру и следует быть крайне осторожным. Он улыбнулся робко и как бы через силу.

– Я нигде и ни в чем вам не солгал, господин Шульц, просто я со вчерашнего дня ничего не пил.

Тот сочувственно покачал головой: да, путь предательства – нелегкий путь, и он отнюдь не усыпан розами. Всемилостивый Бог заботится о том, чтобы грешники начали получать свое наказание уже на земле, как бы приуготовляя их к вечным мукам на том свете.

– Люди, – говорил немец, – подчас страдают и мучаются, не понимая, за что им посланы такие муки. А ответ очень прост – в этих муках явлено им милосердие Господне. Представьте, каким ужасным было бы их положение, если бы всю жизнь они прожили в одних удовольствиях, а умерев, сразу попали бы прямо в преисподнюю с ее чудовищными мучениями. А так, испытывая муки при жизни, они потихоньку будут привыкать к тому, что ждет их после смерти. Переход покажется им не столь резким, не столь чудовищным. В этом и проявляется подлинное милосердие Господа нашего Иисуса Христа.

Лейтенант подумал, что так проявляется эсэсовское милосердие и таким образом можно оправдать все, хоть даже и газовые камеры, но вслух сказал другое:

– Вы так красиво говорите о вере… Не служил ли, случайно, господин Шульц до войны пастором в какой-нибудь кирхе?

Гауптшарфюрер засмеялся и сказал, что пастором он не служил, он был всего лишь скромным учителем словесности в старших классах. Ну, конечно, саркастически думал Мазур, из учителей – сразу в эсэсовцы. Это ведь почти одно и то же, разница такая небольшая, что никто и не заметит.

– Правильно ли я понимаю, что попить мне не дадут? – спросил лейтенант смиренно.

Шульц поморщился. Боже мой, господин Мюллер, какой же вы материалист, сразу видно, воспитывались большевиками. Ему о высоких материях твердят, а ему лишь бы напиться, как свинье!

Мазур возразил, что идеологию большевистскую придумали немцы Маркс и Энгельс, так что следовало бы на себя оборотиться, прежде чем критиковать русских.

– Маркс и Энгельс – никакие не немцы, это еврейские капиталисты, штрейкбрехеры и предатели дела трудового народа, – сурово отвечал Шульц – Впрочем, черт с вами, пейте!

Он вытащил жестяную фляжку, отвинтил большую крышку, игравшую роль стакана, налил в нее из фляги и протянул крышку лейтенанту.

– Что это? – спросил тот, учуяв странный запах.

– Пейте, – отвечал тот, – это нектар и амброзия, это именно то, что вам нужно сейчас.

Мазур на секунду замешкался. Черт его знает, чего там намешала эта сволочь. А может быть, это яд, который он носит специально для таких случаев? Впрочем, если немец хочет его убить, проще и дешевле выстрелить ему в голову из револьвера.

Шульц опрокинул содержимое крышки прямо в рот лейтенанту. По груди его прошла огненная волна и опустилась в желудок. Запылали обезвоженные артерии, закружилась голова. Чертов Шульц подсунул ему коньяк, а он так хотел простой свежей воды!

– Согласитесь, коньяк гораздо лучше воды, – сказал Шульц.

– Прекрасный коньяк, – кивнул лейтенант и закашлялся, – запить бы только…

– Придем на место, там запьете, – сурово отвечал Шульц.

Конечно, все это были хитрые эсэсовские провокации, попытки вывести Мазура из равновесия и на чем-то его поймать. Вот только не на таковского напали! Он лишь кивнул смиренно и продолжал идти, незаметно выкручивая запястья, чтобы проверить крепость фашистских наручников. Наручники были крепкие, просто так, без инструмента из них не выкрутиться. Да еще и на глазах у фрицев.

Спустя некоторое время они наконец вышли из леса и направились к одинокому хутору, стоявшему на опушке. Небольшой дом, простые хозяйственные пристройки – не похоже, чтобы тут жили богатые люди.

– Отдохнем немного, – сказал Шульц, оглянувшись на пленного, и в глазах его, почудилось лейтенанту, мелькнуло нечто вороватое.

Предложение это показалось Мазуру странным. До вечера было еще далеко, но, вместо того чтобы поскорее отправиться в свою часть или в штаб, они зачем-то шли к бедному крестьянскому хутору. Лейтенант заметил и кривую ухмылочку, которая возникла на губах у звероватого рядового, и отведенные в сторону глаза ганса. Нет, тут явно было что-то не то. И это,