чем не думаю. Я хочу получить свои бабки и уехать с дочерью отдыхать.

От меня не скрывается с какой ненавистью он выплевывает эти слова. Мысленно делаю пометку — поручить Тимуру пройтись по Носову, чтобы знать наверняка, с кем имею дело, так упорно рвущего задницу за обвинение.

— У тебя есть дети, Романов? — стихает майор и уводит взгляд в окно, за которым серые свинцовые тучи обложили утренний город.

Мне не всралось обсуждать с левым чудилой личную жизнь, но майор смотрит так, будто у меня за спиной стоит его личная драма.

— Есть. Дочь, — отвечаю и встаю в бойцовскую стойку, готовый вырвать зубами кадык любому, кто перейдет границу дозволенного.

— А теперь представь, Романов, что эта отмазанная мразь подсадит на дурь твоего ребенка, а ты, блть, ничего… — замолкает и крепко зажмуривает глаза, шумно выдыхая, — ничего не сможешь сделать…

— Это моя работа, — невозмутимо констатирую я. — Ни я, так другой.

Скрывать эмоции и делать вид, что меня ни хера не торкнуло — я умею.

Но дело в том, что меня торкнуло. Остро кольнуло туда, где в моем зачерствевшем сердце находится место для Риты, обмотанное прочными цепями.

Несколько минут мы сидим в полной царапающей тишине.

Эти минуты нужны прежде всего ему, и я даю ему их.

— Я буду присутствовать на допросе, — заранее оповещаю, чтобы мой подзащитный не словил «слоника»**. — Но прежде мне нужно время на свидание со Свирским Матвеем Павловичем.

***

Пока меня сопровождают в следственный изолятор, где сейчас находится мой подзащитный утырок, прикидываю, что 8 грамм распиханного по карманам методона — это, блть, не щепотка сахарного песка, а зудящий геморрой с размером семилетнего лишения свободы, и пусть этот малолетний нарик молится, чтобы по месту его учебы о нем пели дифирамбы и слагали хвалебные оды. Иначе майор окажется прав.

Об отдельном кабинете, где бы я мог пообщаться с подзащитным, я даже не смею мечтать. Поэтому, когда меня пропускают в камеру, первым делом я осматриваю пацана, лежащего на скамейке, поджав ноги к груди, чтобы вовремя заметить и запротоколировать процессуальные ошибки при задержании и досмотре на предмет применения физического давления.

Пацана трясет и ломает так, что слышен стук бьющихся о металлическую шконку зубов.

Отходняк — это то, чего боятся наркоманы.

Ни слезы матерей, ни физическая боль, ни закон, ни даже смерть близкого — ничего их так не пугает, как всепоглощающая ломка.

— Матвей Павлович, — дергаю за рукав грязной куртки. Сука, Павлович! Сосунок, блть, еще ничего в этот мир не принес, кроме кучи дерьма, а уже Павлович! Чертова субординация между защитой и клиентом, который тебе платит.

Пацан бессвязно мычит и обхватывает голову руками.

Херово тебе, знаю.

Так тебя никто наркоту жрать не заставлял.

Прошу двух крепких ребят поднять пацана, потому что сам он этого сделать не в состоянии.

Его сажают, облокачивая к стене.

Здесь нет стульев и ничего такого, куда бы я мог присесть, поэтому возвышаюсь над парнем, решая вести предстоящую беседу только так.

— Матвей Павлович, я — Константин Николаевич, ваш адвокат, — представляюсь. Ведь этого требует законодательство, хотя ему сейчас похрену, даже если бы я представился Крокодилом Геной.

— Мммне хххолодддно, — стучит зубами малой и поднимает лицо.

Заблёванная куртка, разбитый нос и кривая разукрашенная морда — не повод, чтобы я его не узнал.

Чертов выкрашенный Бременский музыкант с Арбата, получивший пиздюлей в тот самый последний раз, когда я его видел.

Если это розыгрыш и сейчас из-под шконки вылезет мент с камерой и выкрикнет: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера», я не удивлюсь и даже, возможно, посмеюсь вместе со всеми.

Калейдоскоп последних дней не впечатляет, потому что, когда я смотрю на выкрашенного, я эквивалентно провожу параллель с одной сиреневолосой мерзавкой, опрокинувшей меня вчера вечером.

Я листаю бумаги, под несвязанное бурчание, как оказалось, старого знакомого, и совершенно его не слушаю, потому что мне крайне важно знать, кого второго я защищаю.

Сурикова Юлия Владимировна, 20 лет, студентка Института современного искусства.

Юлия…

«Меня Юля зовут», — так кстати всплывает фраза, которую я упорно хотел игнорировать там, в машине, потому что знать ее имя — заведомо провальная идея. Переходить из разряда случайных незнакомцев в странных знакомых, когда один встревает в дерьмо, а другой его вечно спасает, — это как подняться выше уровнем в нашей чертовой игре про спасателя и его ходячую катастрофу.

В протоколе задержания смотрю на время и охреневаю, понимая, что эта девица, сбежав из машины, потащилась продолжать искать себе проблемы. И нашла. Эта девчонка — сущее дьявольское отродье, и я не понимаю, на кой черт, судьба нас сталкивает носами.

Вчера, выйдя их кафе с двумя бумажными стаканами горячего кофе в руках и крафтовым пакетом в зубах с шоколадными маффинами, я почувствовал себя законченным дебилом.

То, что ее не было в машине, я заметил сразу.

В ближайшую урну полетел кофе и шуршащий пакет.

Я шел к машине и мысленно прикидывал ущерб, нанесенный в случае, если она меня решила обставить.

Но в машине всё оказалось на своих местах и даже рабочий телефон последней модели, который служит средством общения с клиентами, и который я так опрометчиво оставил.

Идеальность салона настораживала, заставляя сомневаться, а была ли она вообще там, в машине со мной, не померещилась ли? И, возможно, я бы списал на усталость или вечерний мираж, но пиджак, брошенный на заднем сидении и пахнущей сыростью и дикой черникой, упрямо вопил, что она здесь была — смутьянка с сиреневыми волосами.

К лучшему. Я решил, что побег ее — повод остановиться, потому что, если бы она не сбежала, я бы не остановился.

Ее слезы и красный припухший отпечаток ладони на ее щеке не смогла скрыть даже темнота салона. Я бы узнал кто, я бы точно узнал где, не уточняя за что, потому как поднять руку на беззащитную слабую женщину может только ублюдок.

Вот конкретно сейчас я смотрю на разбитую рожу своего подзащитного и первый раз в своей практике я хочу, чтобы моего клиента, как следует приложили вот эти крепкие ребята, потому что, сука, чувствую, что это именно он сотворил с ней такое и по чьей вине она сейчас там, в вонючем вшивом изоляторе для всяких мудил.

А в том, что там она — я нисколько не сомневаюсь.

Мне до лампочки, о чем лепечет наркушник, мои ноги самолично несут меня в соседнюю камеру.

Я выбросил эту девчонку из головы еще там, у кофейни вместе с