весь день, и заметила неподалеку Олдина в своих обычных белых одеждах. Его почти закрывал от нее стоящий вполоборота высокий широкоплечий воин, но Шербере не нужно было даже гадать, кто это.

Так близко к мужчине мог стоять только его любовник.

Так близко к Олдину стоять только Велавир.

Она уже готова была отвернуться, кляня себя за глупую обиду — Олдин почти не говорит с ней, но с бывшим любовником, похоже, дар речи к нему возвращается, — когда заметила, как Велавир протянул руку и коснулся щеки Олдина, властно приподнял его лицо, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Мальчик, — донеслись до нее с порывом ветра слова, — ты связался с этой рыжеволосой девкой, я знаю. Но это акрай должна хранить верность своим мужчинам. Мужчина же всегда сам выбирает, с кем делить постель.

Раздавшийся рядом голос какого-то воина заглушил ответ, и Шербера все-таки заставила себя отвернуться и не прислушиваться, не присматриваться к тому, что явно не предназначалось для ее ушей и глаз. Когда она снова поглядела в ту сторону, ни Олдина, ни Велавира уже не было.

Драконы летали над лагерем большими кругами, то и дело закрывая луну. Их полет был мерным, неторопливым, и мелькание тени над костром и ровное гудение человеческой речи вокруг завораживало Шерберу и навевало на нее сон. Она закуталась в кофз и прислонилась к плечу Прэйира, и пробормотала так тихо, чтобы услышал только он:

— Мое сердце принадлежит тебе.

Его тело чуть заметно напряглось.

— Ты должна перестать говорить это, акрай.

— Время, когда ты мог мне запрещать, прошло, — сказала она. — Время, когда кто-либо мог мне запрещать, прошло.

Он ничего не ответил.

Вскоре Шербера пригрелась и даже начала клевать носом. Пламя костра закруглялось кверху и все больше напоминало глаза драконов, огромные оранжевые яйца с длинной прорезью бездонной черноты посередине.

«Эти глаза будто ищут кого-то... — подумала она. — Ищут... меня?»

Шербера попыталась сбросить наваждение, уговаривая себя не поддаваться лихорадке, которая превращала ее мир в искаженный и чужой, но глаза из костра никуда не делись, и они все искали и искали кого-то, ворочались в пламени — и вот уже уставились прямо на нее и замерли.

Пламя вспыхнуло и затрещало, расходясь яркими радужными лучами от драконьих зрачков, и большая драконья голова показалась из костра и потянулась к Шербере, открыв пасть и выпуская клубы дыма из ноздрей, и дыхание ее было смрадным, как затхлая вода позади них.

«Уходите, пока живы, — сказала голова, и дым из ее носа стал сначала сизым, а потом черным, как самая непроглядная тьма. — Уходите, пока я не прогнала вас отсюда сама, дети пустыни, сухокожие волосатые выродки, возомнившие себя хозяевами Берега, на котором провели всего одно мгновение.

Уходи и ты, рыжеволосая акрай, пока не я отняла у тебя того, кого ты обманом вырвала из моих объятий много дней назад».

Шербера попыталась пошевелиться, но обнаружила, что ее руки и ноги обвиты сотней зеленых холодных, как снег, змей, и клыки в их разверстых пастях сочатся смертельным ядом.

Магия!

Почему маги не подают сигнал тревоги, почему нет тризима, пробуждающего каждого ото сна?

Драконья голова вытянулась из костра и закачалась на длинной тонкой зелено-белой шее прямо перед лицом Шерберы.

«Ты ведь узнала меня?»

Пальцы Шерберы нащупали афатр. Она сжала рукоятку и резко дернула рукой, вонзая лезвие дракону промеж глаз, и пусть это была только магия, и только огонь, и только порождение ее больного разума, но удар ее пришелся в цель, и наваждение исчезло.

...Перекрывая его и взволнованные голоса воинов, людей и нелюдей, над войском пронесся наконец магический тризим.

***

Номариам, сидя на другом конце лагеря, тоже почувствовал ее — силу, которая пришла из реки, магическую волну, принесенную из Океана приливом последней битвы, и его магия встревожилась и подняла голову и распустила капюшон, враждебно шипя.

Это не могли быть темволд — среди них не было магов, и это не могли быть зеленокожие, безмозглые твари, в которых не было ни разума, ни магической искры, но это определенно была чужая сила... и спустя мгновение он ее узнал.

Смерть, отпустившая Тэррика, господина господ. Темнота, которую они обманули однажды, но которую вряд ли смогут обмануть снова.

«Уходите, пока живы, — говорила она, обвивая собой раздувшиеся тела утопленников и гладя по покрытым тиной и гнилыми водорослями лицам мокрой рукой. — Уходите, пока я не разбудила других своих детей, и вы не пожалели о том, что родились на свет.

Уходи и ты, маг-змея, маг-яд, маг — лунные глаза и лунные волосы. Уходи, или я заберу у тебя ту, другую, как забрала первую».

Номариам почувствовал шевеление земли под ногами раньше, чем услышал разнесшийся по лагерю магический тризим. Он задул огонь в чаше, поднялся и вышел из палатки навстречу ночи, на ходу обнажая афатр.

***

Тэррик выскочил из палатки, но сначала не увидел ничего: только темную ночь, только огни, рассыпанные в ней перемигивающейся вереницей, только тень и свет, танцующие средь другого света и других теней.

Где-то далеко — он знал это, а сейчас и чувствовал — была бездна, из которой приходили иногда в этот мир создания без имени и без облика, такие ужасные, что не было никого, кто пережил бы встречу с ними, чтобы их описать.

Где-то совсем рядом текла, несла свои безразличные ко всему воды река Оргосард, и копошились в ней, наполовину родившись и наполовину уже умерев, другие создания, с именами и обликом, и эти наполовину мертвые, а наполовину живые дети спешили выбраться из воды, потому что им так повелела их мертвая мать.

«Уходите».

Это был не один голос, а много.

Это было зловоние зеленой стоячей воды, бесформенное и скользкое нечто, выползающее из Оргосарда по покрытым грязью берегам, жизнь, не имеющая разума, но тоже призванная из воды, как были призваны из огня их драконы, — а значит, и она имела истинное имя.

Тэррик почувствовал, как ноги опутывает плотная сеть водорослей, и, отскочив, наугад рубанул афатром. Плотные водоросли поддались, как поддавалось все, живое ли или мертвое, удару камня-афатрана, но шевелилась, казалось, вся земля вокруг, перекатывалась, как мускулы под кожей огромного создания...

Было в этой силе что-то знакомое.

Злое.

Темное.

«Уходите, пока я не превратила вас в корм для моих детей. Уходите, порождения теплой крови и холоднокожие дети моей матери, Хвостатой матери Инифри.