— Я знаю тебя, — громко сказал Тэррик, и голос сразу же схватил в охапку и унес прочь поднявшийся ветер. — Я помню тебя, смерть! Если ты снова пришла за мной, выходи! Я тебя не боюсь!

Фиолетовая вспышка озарила небо и землю с его последними словами, и Тэррик увидел, как вдалеке, у самого берега, его верные и храбрые воины подняли оружие, готовые дать бой тому, что выбиралось из воды на сушу.

ГЛАВА 10

Из воды поднималось нечто огромное.

Оргосард, река-жизнь, река-смерть, дающая и отбирающая, колыхалась и ходила огромными, от берега до берега волнами ростом с человека. Волны закручивались. Пенились золотистыми гребешками, схлестывались, обдавая брызгами лица воинов, стоящих у кромки воды с оскаленными и готовыми к бою мечами.

— Маги! — разнесся над войском голос фрейле, и новая вспышка фиолетового света озарила ночь, заставляя костры затрещать, побелеть и взметнуться столбами огня ввысь, освещая поле боя и превращая темную ночь в поздний вечер.

— Каросы каросе!

Но они уже были наготове. Стояли у берега, не отводя от бушующей воды взгляда, рычали, готовые спустить свой гнев с поводка, пока земля под ними шевелилась и перекатывалась водорослями, ползущими из реки на берег армией зеленых скользких змей.

Афатры взлетали в воздух и опускались, когда водоросли обвивали чью-то ногу, и зеленые ошметки летели во все стороны, но, казалось, у этого зеленого, мокрого и холодного, как утопленник, змеиного войска, был свой путь.

Оно кого-то искало.

Фир оглянулся на костры, возле которых, поднятые тризимом, уже собирались воины, и подумал о Шербере, которая окажется в самой гуще боя считанные мгновения спустя, но мысль эта скользнула лишь в его голове, не коснувшись сердца.

Он уже жил боем, и только ярость и желание убить имели сейчас для него значение, и пламя Инифри горело в его сердце, заставляя зверя вставать на задние лапы, скаля острые зубы и громко рыча.

— Щит!

Фиолетовая вспышка скользнула по водорослям, заставляя их затрещать и задымиться подобно мокрому полену, брошенному в костер.

— Каросы каросе!

Фир сжал одной рукой меч, а другой — топор, готовясь сражаться не на жизнь, а на смерть.

Волны отхлынули от берега, и из воды в ночную тень, с которой за их спинами неистово сражались костры, вылезла рука с перепонками между тремя кожистыми пальцами.

Увидев ее, драконы и змеелюди закричали.

***

— Хирииши Амаш! Хирииши Амаш!

Крик разнесся над войском, наполняя воздух страхом и болью, и драконы разом издали боевой клич и камнями упали вниз. Из пастей вырвалось пламя, ударило в лапы — десятки лап-рук, выползающих из воды, хватающихся за берег, поднимающих с мутного дна Оргосарда уродливое тело той, чье имя вызывало у народа Иссу страдания.

— Амаш! Хирииши Амаш!

Номариам знал это имя. В сказках, которые рассказывали желтолицые люди в городе, в снах, которые навевало ему родство их магии, это имя звучало так часто, что его было невозможно забыть.

Хирииши Шмису Амаш. Безглазая дочь, многорукая, многозубая, рожденная из яйца Хвостатой матери, которое та однажды подбросила женщине народа Иссу в наказание за то, что город не принес ей хорошую жертву.

В то Цветение, гласили легенды, река Оргосард пересохла. Яйца, которые откладывали в песок женщины, тоже высохли вместе с задохнувшимися в толстой скорлупе слабыми детьми, и город не смог отдать Хвостатой матери столько, сколько она просила.

Хирииши наказала их, и наказание это было жестоким.

Та женщина, Лавиш, высидела яйцо Хвостатой матери вместе со своими яйцами и радовалась рожденному детенышу, как своему. Но когда Шмису Амаш вылупилась и открыла в первый раз рот, то сначала проглотила Лавиш, затем съела своих братьев и сестер, а потом направилась к Иссу, чтобы поживиться тем, что отыщется там. Маги города призвали драконов, но даже они не смогли справиться с пожирающей все и вся на своем пути безглазой дочерью Хирииши. Ее зубы жевали, ее руки хватали, а ее кожа оказалась непробиваемой для пламени драконов и магии змей.

Спустя пять дней люди Иссу взмолились о милости.

Спустя еще день — долгий день, полный страданий и смертей — Хирииши попросила принести ей в жертву дракона, молодого, сильного, с горячей кровью и пламенем в глазах. На следующую после жертвоприношения ночь она прогнала свою прожорливую дочь к устью Оргосарда, где постоянно появлялась новая жизнь, и Шмису Амаш с тех пор жила там, питаясь тем, что рождалось в стоячих мутных водах реки.

Раз в пять дюжин Цветений должны были приносить жители Иссу жертву Хвостатой матери. Раз в пять дюжин Цветений вспоминала Шмису Амаш о береге своего рождения и начинала свое путешествие к Иссу, и если Хвостатая мать не возвращала ее обратно, безглазая дочь выползала из воды и ела все, до чего могли дотянуться ее руки и зубы.

И тогда город Иссу лишался еще одного дракона.

— Каросы каросе! — раздался совсем рядом клич Тэррика, мгновенно подхватываемый ведущими, и Номариам, оглядевшись, увидел фрейле почти рядом.

В пляске теней и света их взгляды скрестились, и каждый прочел в них то, о чем думал сам.

Обманутая однажды смерть вернулась за тем, кого они вырвали из ее цепких рук. И теперь она не уйдет так просто.

— Держись дальше от боя! — крикнул Номариам, бросаясь вперед, но он знал, что Тэррик его не послушает и не повернет назад, хоть и знает, что битва эта может стать для него последней.

Если он умрет сегодня, умрет с поднятым мечом и ясным взглядом.

***

— Шербера. — Олдину пришлось встряхнуть ее за плечи, чтобы она пришла в себя и оторвала взгляд от места, где в толпе послышался голос Тэррика. На лице ее плясали огни, в глазах стоял ужас; она схватилась за Олдина так, как испуганный ребенок хватается за мать: крепко, до боли, не осознавая.

Ему нужно было увести ее отсюда, пока вокруг не воцарился настоящий хаос. Олдин чувствовал, как крадется, течет мимо воинов чужая сила, как поднимает то и дело невидимую голову на невидимой шее и пытливо вглядывается в лица, ища нужное ей лицо. Вспышка фиолетовой магии отвлекла ее, но ненадолго.

— Шерб, идем же!

— Олдин. — Шербера закашлялась, прижала руку ко рту, растерянно огляделась вокруг,