– кругом лежали одни убитые. Внезапно из коляски одного мотоцикла послышался стон, исходивший от тяжелораненого штабного писаря. От него фельдфебель узнал, что, когда тот на короткое время очнулся, он увидел, как партизаны удалялись в южном направлении. Их было человек шестьдесят, может быть семьдесят. С собой они утащили нескольких пленных – каптенармуса и двоих служивших у нас местных жителей.

– Для них было бы лучше, если бы их убило сразу, – прошептал писарь и умер.

С большим трудом фельдфебелю удалось завести мотоцикл и доехать до нас.

Настроение моих парней трудно передать. Они неделями сражались на передовой по уши в дерьме и были не прочь отдохнуть. Однако от рассказа фельдфебеля их охватила такая ярость, что всех буквально трясло. Ими овладела жажда мести. Поэтому, когда я доложил о происшедшем в батальон и получил приказ на проведение операции по ликвидации партизан, все как один вызвались принять ней участие.

Вскоре в мое распоряжение прибыло специальное подразделение, специализировавшееся на борьбе с партизанами. Оно состояло из группы весьма странных и каких-то диких личностей в количестве шестидесяти человек смешанного национального состава – нескольких младших командиров из числа немцев и рядовых, в основном латышей и русских, умевших хорошо ориентироваться в лесистой местности. Предводителем у них был угрожающе выглядевший гауптман полиции, который с ухмылкой заявил, что за плечами подчиненных ему «урок» насчитывалось не менее пятисот лет тюремного заключения.

Операция оказалась просто ужасной, и следует признать, что, несмотря на дикий вид этой шайки матерых преступников, без них она закончилась бы для нас полной катастрофой. С их помощью нам при минимальных потерях удалось обнаружить и ликвидировать лагерь партизан. Были найдены и зверски изуродованные тела взятых ими в плен каптенармуса и двоих местных жителей. Я не хотел бы испытать что-либо подобное еще раз, господа».

Когда сапер закончил свое повествование, мы были потрясены, и в купе на долгое время воцарилось молчание.

– Интересно, почему попавших к нам в плен партизан не считают военнопленными? – наконец нарушил я гнетущую тишину.

– К ним нельзя применить защиту как к лицам, ведущим боевые действия, поскольку они не соблюдают положения, изложенные в Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, – отозвался майор, покачав головой.

– Значит, их можно расстреливать без суда и следствия?

– Конечно!

Тут в разговор вмешался военврач, воздерживавшийся до этой поры от участия в дискуссии.

– Их поведение не лишено определенных этических норм, – рассудительно произнес он. – Они же совершают свои деяния не из низменных чувств, а исходя из патриотизма. Позвольте и мне поведать свою историю. Возможно, это позволит вам взглянуть на данный вопрос под другим углом зрения.

Все с нетерпением посмотрели на него, и он начал свой рассказ:

«В начале этого года, тогда я еще был обер-лейтенантом медицинской службы, наш тыловой полевой госпиталь находился в шестидесяти километрах северо-западнее Орла.

Поскольку в своем госпитале я лечил и больных местных жителей, то отношение ко мне населения было не то чтобы сердечным, но все же таким, что порой я даже забывал о том, что нахожусь в стране, с которой мы воюем.

Как-то ночью меня разбудил дежурный санитар и доложил, что принесли тяжелораненого, которому срочно требовалась моя помощь. Я осмотрел его. На нем была крестьянская одежда, но на крестьянина он не походил. У него обнаружились две огнестрельные раны, самая опасная из которых располагалась рядом с сердцем. Принесшие раненого двое русских рассказывали что-то о ночном воздушном налете, но я, естественно, им не поверил. Более того, у меня не было сомнений в том, что передо мной стояли партизаны, имевшие стычку с немецкими войсками. Я долго колебался, не зная, что предпринять, поскольку оказывать медпомощь партизанам мне было не по нутру.

Потом я решил, что передо мной тяжелораненый человек, нуждающийся в помощи, и начал операцию. Она длилась два часа, и пули были извлечены. Как и предполагалось, ими оказались пули от немецких автоматов. На руку была наложена шина, а рана на груди обработана. При этом дезинфицирующих средств я не жалел.

Мой военный фельдшер и фельдфебель медико-санитарной службы, ассистировавшие мне во время операции, призадумались – им тоже было ясно, что дело тут не чисто. Но они ничего не сказали. Фельдфебель распорядился поставить койку в отдельно стоявшей избе, в которой располагались только русские, и подробно объяснил им, что надлежит делать по уходу за раненым. Оба русских, принесшие его, конечно, поняли, что разоблачены, и в ту же ночь из деревни исчезли.

Тяжелораненого я навещал дважды в день – первое время у него держалась высокая температура, и он метался в горячке. Каждый раз, идя к нему, я ожидал, что больной умер, но на пятый день обнаружил его расслабленно лежавшим на подушках. Взгляд у него был ясным. Он впервые осмысленно и вместе с тем изучающе посмотрел на меня, а потом внезапно заговорил на прекрасном немецком, гортанно выговаривая слова:

– Ты спас мне жизнь, и я благодарен тебе, доктор.

Мне сразу стало ясно, что передо мной, скорее всего, офицер высокого ранга, и поэтому, многозначительно посмотрев на него, ответил:

– Я всего лишь выполнил свой человеческий долг. Надеюсь, что это не обернется когда-нибудь мне во вред.

Больной что-то хотел сказать, но я лишь махнул рукой и добавил, что наилучшей его благодарностью будет, если он быстро встанет на ноги. Тогда раненый прикрыл глаза и отвернул голову в сторону, как бы показывая, что ему все понятно. И действительно, через три недели ночью его и след простыл.

5 июля началось наше большое летнее наступление, в ходе которого мы должны были отрезать и окружить русские войска на Курской дуге. Все пребывали в прекрасном расположении духа и чувствовали себя весьма уверенно.

Однако 13 июля до нас дошли неслыханные вести – Красная армия в полосе ответственности 2-й танковой армии, то есть в тылу наступавших немецких войск, нанесла контрудар. В результате мой госпиталь оказался переполненным ранеными, и нам пришлось разворачивать дополнительные койко-места. Я крутился как белка в колесе.

Немного прикорнуть мне удалось лишь утром 16 июля, но тут меня разбудил фельдфебель медико-санитарной службы:

– Просыпайтесь, господин обер-лейтенант! Прибыл лейтенант медицинской службы Леке! Русские напали на центральный госпиталь!

– Что? – вскочил я. – Как такое возможно? Он же находится западнее нас!

– Внезапно появились партизаны, – доложил вошедший Леке. – Они стреляли без разбору, врывались в палаты и избы, убивая раненых прямо в кроватях. К ним навстречу с флагом Красного Креста вышел майор медицинской службы, но они сбили его с ног. Тогда и