раненые, и персонал, в общем, все, кто мог, бросились к лесу. Многие были застрелены, так и не добравшись до опушки. Мне повезло – я наткнулся на Петерсена с его мотоциклом, и нам удалось улизнуть. Однако поторопитесь, господин обер-лейтенант медицинской службы! Нельзя терять ни минуты!

Я несколько секунд размышлял, не зная, что предпринять, а потом скомандовал:

– Фельдфебель! Погрузите по максимуму раненых на машины! Тот, кто может, пойдет пешком!

– Куда, господин обер-лейтенант медицинской службы?

– Двигаться в юго-восточном направлении к Орлу.

Фельдфебель медико-санитарной службы выбежал на улицу, и вскоре послышался шум заводящихся моторов двух наших санитарных машин и обоих грузовиков. В следующие полчаса везде царила лихорадочная деятельность. В погрузке раненых помогали лейтенант медицинской службы и его штаб-ефрейтор, а все, кто мог самостоятельно передвигаться, под руководством военного фельдшера отправились в путь. Когда машины были уже загружены под завязку, оставалось погрузить еще двадцать тяжелораненых.

– Фельдфебель Хайтцк! Вы поведете колонну!

– Что вы задумали, господин обер-лейтенант медицинской службы?

– Я останусь с ранеными.

– Но…

– Черт побери! Не теряйте времени. Вперед! Я вам приказываю!

Лицо фельдфебеля нервно дернулось, он вытянулся по струнке, а затем подал сигнал к отправлению и прыгнул на подножку первого грузовика.

Прошло минут десять с того времени, как последняя санитарная машина скрылась за лесом. Внезапно с противоположной стороны послышался звук выстрела танковой пушки. Снаряд попал прямо в ближайшую от нас избу, она загорелась, а меня охватило какое-то странное спокойствие. Памятуя о докладе лейтенанта медицинской службы и понимая бесполезность своих действий, я попрощался с жизнью, взял в руки флаг Красного Креста и встал впереди двух палаток, в которых еще оставались раненые. Прошло несколько минут, и вдруг рядом со мной возник фельдфебель медико-санитарной службы.

– Командование колонной взял на себя лейтенант медицинской службы! – спокойно доложил он, как будто сообщая о состоянии погоды.

У меня комок подступил к горлу, и я с удовольствием обнял бы его, но ограничился только словами:

– Благодарю вас!

И тут показались русские. Они приближались к селу, идя плотной цепью и стреляя на ходу – пули так и свистели вокруг нас. Когда первые из них поравнялись с крайними избами, то стремглав кинулись в них. К нам же приблизилась другая группа, ведомая высоким как каланча сержантом. На его лице появилась презрительная улыбка, когда он заметил в моих руках флаг Красного Креста. Все происходило как в дурном сне и казалось иллюзорным. Я уже приготовился к самому худшему, ожидая выстрела, как вдруг раздался громкий окрик.

В ответ сержант обернулся и взмахнул руками – со стороны приближалась группа партизан, ведомая мужчиной в форме со знаками различия майора. Офицер громко отдал какие-то приказы, которые немедленно были переданы назад по цепочке, а потом подошел ко мне. Я указал ему на флаг, а на его бледном, слегка вытянутом лице заиграла легкая улыбка. И тут я узнал его – передо мной стоял «мой партизан».

– Как видно, доктор, ты не только хороший, но и храбрый человек, – заметил он. – Ты помог мне, а я помогу тебе!

Окружившие нас партизаны с удивлением переглянулись, увидев, как майор протянул мне руку и долго сжимал мою в крепком рукопожатии.

– Я ненавидел всех немцев, – между тем говорил он. – Из-за вас погибли мои родители. Для меня вы все были приспешниками дьявола, которых следует безжалостно уничтожать. Ты же доказал, что бывают и хорошие немцы. Отныне госпиталь находится под моей защитой. Не беспокойся, с ранеными ничего не случится.

Через несколько дней началось немецкое контрнаступление, и русские отошли, покинув село. К нашим раненым никто даже пальцем не притронулся».

Рассказ военврача окончился столь внезапно и с таким неожиданным концом, что мы трое были просто обескуражены. В купе на некоторое время повисло молчание.

– Ваше мужество, господин капитан медицинской службы, достойно всяческой похвалы, – первым подал голос сапер.

– Наш медик выказал себя прежде всего как хороший человек, – в тон ему подхватил майор. – А что может быть более достойным, чем это?

Врач совсем смутился и грубовато произнес:

– Ну что вы, господа, уж если кто и заслуживает похвалы, то это мой фельдфебель. Ведь он действовал по доброй воле, тогда как мне, как начальнику, необходимо было поступать именно так. Но рассказал я свою историю совсем по другим причинам.

– Верно, вы хотели нам доказать, что не все партизаны являются бандитами. Согласен, этот майор поступил по-рыцарски, но только потому, что был вам обязан своей жизнью, – уточнил я.

– Возможно, в этом кроется решение многих наших проблем, – задумчиво проговорил майор. – Нам необходимо научиться видеть в каждом противнике человека. Тогда, вероятно, всем станет лучше!

– Вот именно, вероятно! – пробурчал сапер, оставаясь по-прежнему безнадежным скептиком.

Смоленск, 25 сентября 1943 года

Поезд до Смоленска так и не доехал, остановившись от него в ста километрах на конечной станции в Орше – большое отступление немецких войск затронуло и Смоленск.

Мне надлежало прибыть в 18-ю танковую дивизию, но в Орше никто не знал, где находился ее штаб. Тогда, в надежде добраться до Смоленска, я забрался в какой-то товарняк, следовавший в восточном направлении. Однако мои надежды развеялись как дым – в полдень моя поездка закончилась в пресловутой Катыни, где были обнаружены братские могилы более четырех тысяч польских офицеров, расстрелянных Советами в мае 1940 года. Под проливным дождем, кляня всех на чем свет стоит, я со своим багажом направился к шоссе. В конечном итоге мне повезло – одна легковушка из организации Тодта[29] меня подобрала.

Во время этой поездки по усеянной воронками дороге до меня впервые дошел смысл слова «отступление» – навстречу нам в западном направлении двигались бесконечные колонны автомобилей. В случае поломки все, что не было прибито или привинчено, немецкие войска забирали с собой, а остатки взрывали. Несколько солдат гнали перед собой большое стадо коров. Пара человек, конечно, не могла подоить столь большое число буренок, и животные отчаянно мычали. Их вымя было переполнено и воспалено, а из него прямо на землю капало молоко. На бесчисленных телегах на запад двигались также эвакуировавшиеся русские. И хотя они претерпели от немцев немало зла, все равно многие из них предпочли идти вместе с нами навстречу неизвестности, чем снова оказаться под пятой ненавистной большевистской системы.

Смоленск превратился в город-призрак. Он выглядел как вымерший и производил удручающее впечатление. Во многих местах полыхали пожары.

Я доложил о своем прибытии коменданту района обороны, некоему генералу, от которого наконец узнал, где можно найти 18-ю танковую дивизию. До ее штаба мне пришлось добираться на