меняя маски на сцене, Зина вместе с тем остается собой, ничуть не играя в жизни, и потому социальные ярлыки слетают с нее не приживаясь.

«Или просто она стоит так высоко, что до нее и не дотянуться, чтобы их налепить», – добавил он с тем давно забытым грустным благоговением, с каким в детстве впервые наблюдал, как улетают на юг птицы. В той жизни, что шла внутри неровного косяка, содержалась недоступная ему тайна, и Клим даже не попытался разгадать ее, обратившись к учебникам и книгам. Ему просто не хотелось докапываться до сути, разрушая главное – необъяснимость…

Это же он угадывал и в почти незнакомой ему женщине, которую даже здесь, дома, где она бегала босиком и носила свободный сарафан, нельзя было назвать уютной, как любую другую хорошую хозяйку и мать, какими Зине хотелось считаться.

«Может, все дело как раз в том, о чем говорил Иван, – продолжая исподволь наблюдать за ней, предположил Клим. – В укладе их жизни? Во всем сквозит какая-то несерьезность… Быт их не затягивает. Она может чистить картошку и отмывать жирные тарелки, но она никогда не будет думать об этих самых тарелках… Она не позволит всему этому проникнуть в себя. Как не позволяет себе слушать пошлые разговоры. Откуда я это знаю? Да понятия не имею! Знаю, и все».

Заметив, что он смотрит на нее, Зина спросила одними глазами: «Что?» Застигнутый врасплох, Клим качнул головой и уткнулся в свою тарелку. Желтоватые ломтики картошки на ней напоминали рассыпанную свежую поленницу. Он копался в них, не чувствуя даже признаков голода, как не бывало никогда в те минуты, которые выпадали из сознания, вытесняемые нервной дрожью. Вот и сейчас внутри него что-то трепетало и подрагивало, норовя оборваться, а Клим даже не мог понять – что это? Не чужих же людей он боится, в самом-то деле…

Хотя и это отчасти присутствовало, ведь в последние годы Климу совсем не удавалось бывать в больших компаниях. Но он не мог считать себя необщительным человеком, потому что это было бы сродни обвинению в непрофессионализме. Его работа как раз в общении и состояла.

Услышав незнакомый анекдот, он поднял глаза и встретил Зинин взгляд, какой-то удивленный и растерянный, будто она совсем забыла, что пригласила Клима, и теперь мучительно пыталась понять: кто это?

«Это я», – ответил он взглядом, а она почему-то, неловко заморгав, отвела свой. Пытаясь удержать его, Клим неожиданно натолкнулся на другой взгляд и съёжился от озноба, несмотря на духоту в комнате. Иван смотрел на них обоих, продолжая что-то рассказывать соседу, чего Клим не мог слышать, ведь за столом разговаривали одновременно все. Но было очевидно, что думает Иван совсем не о том, что говорит. Клим понял это по его глазам, которые похолодели так, будто из них внезапно ушла жизнь. И хотя никакой вины Клим за собой не находил, он почувствовал себя застигнутым с поличным на месте преступления…

Воспользовавшись тем, что он перевел взгляд на жену, Клим опять занялся картошкой и напихал ее в рот побольше, чтобы потянуть время и собраться с мыслями, если Ивану вздумается заговорить с ним. Но тот вдруг всем корпусом повернулся к парню, с которым разговаривал, и, казалось, совсем забыл про остальных.

«Пронесло», – с облегчением подумал Клим и, уже посмеиваясь над собой, прислушался к тому, как, заикаясь от радости, колотится сердце. Так случалось в детстве, когда удавалось правдиво солгать родителям. В эту сладкую минуту уже казалось нелепым, что он так напрягся, хотя всей вины-то было с гулькин нос. Подумаешь, дольше положенного смотрел на чужую женщину…

Его вдруг больно царапнуло это слово. «Только не чужая! – бурно запротестовал он про себя, но почти сразу же пошел на попятную. – А какая же еще…»

Чтобы хоть чуточку отвлечься, Клим стал, коротко поглядывая, рассматривать гостей и выяснил, что единственным немолодым человеком за столом оказалась женщина с белым пышным шиньоном, карикатурно похожая на Ивана. «Его мать», – догадался Клим и нетрезво опечалился о беспощадности времени. Сейчас невозможно было представить, что когда-нибудь Иван станет таким же обрюзгшим и морщинистым, а кончики губ его неумолимо сползут вниз. Она все время пронзительно кричала, заглушая даже сына: «Зиночка, ну что ж ты не следишь за гостями?! Ну, подложи Сереже картошечки!» Ни Зина, никто другой не обращали на нее никакого внимания, что, впрочем, ее ничуть не обижало.

Климу вдруг пришло в голову, что Иван позвал его с еще одной целью, хотя видел, что он не вписывается и вряд ли впишется в их компанию. Тем не менее эти люди по доброй воле разделили его боль, сыграв «Лягушку», а Клим до сих пор не сказал им ни слова. Что-то он, конечно, успел наговорить и Зине, и самому Ивану, но, может, все вместе они собрались в этот вечер как раз для того, чтобы у него появилась возможность выплеснуть свою благодарность одним залпом, как после победы окатывают шампанским.

Клим несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь, и встал, держа перед собой рюмку с водкой. И не удержался от того, чтобы не взглянуть на Зину. А она, догадавшись, что он ищет поддержки, улыбнулась и несколько раз едва заметно кивнула.

«Нежность», – внезапно родилось у него в мыслях, и это было совершенно не связано с тем, что Клим собирался сказать. Но это было тем, что заполнило его настолько, что самое время было поставить рюмку, а самому забраться под стол и по-собачьи свернуться у босых Зининых ног. Он сам не знал, откуда взялась эта нежность… Вдруг подползла бесшумной волной и с головой накрыла его, не оставив сухим ни кусочка кожи и души. Клим смотрел на нее и молчал, даже не понимая, что выглядит совершенным идиотом и все это видят, кроме него самого.

У Зины как-то болезненно дрогнуло лицо, и она уже хотела прийти ему на помощь, как вдруг раздался голос ее мужа:

– Ну, смелее, Клим! Вы заготовили спич?

– Я его забыл, – он так покраснел, как давно уже не случалось.

Иван насмешливо потребовал:

– Тогда давайте экспромт! Вы же у нас мастер слова.

– Не смешно, – сухо сказала Зина.

– А я и не пытаюсь никого смешить… Я ведь не брал слова. Так что, Клим? Вы так и будете молчать? Тогда садитесь, – заключил он недовольным тоном школьного учителя.

Но Клим неожиданно для себя заупрямился:

– Нет, я скажу! Собственно, я и не готовил никакой речи… Я просто хотел сказать вам всем, что… Вы совершили с моей пьесой чудо. Спасибо