из-за этого заподозрил у нее увеличение щитовидной железы, которое в свою очередь могло стать причиной главного заболевания. Но эндокринолог не обнаружил ничего подозрительного.

«Такое строение», – мрачно пояснил он, откровенно сочувствуя Климу, и это сочувствие сразу смазало радость от того, что хоть этот диагноз не подтвердился. Тогда Клим еще не хотел, чтобы его просто пожалели…

…Присев перед женой, он ласково погладил ее сцепленные руки и заглянул в огромные глаза:

– Ты что здесь сидишь? Разве не время спать?

– Я жду.

– Кого? Я уже здесь.

– Да. Ты здесь, – она действительно поняла это и обрадовалась. – Вот хорошо! Без тебя мне страшно. Все надо мной смеются.

– Да кто смеется? – спросил Клим с преувеличенной небрежностью. – Здесь же никого нет.

Маша со страхом указала пальцем на дверь:

– Там смеются. Я днем пошла туда…

Поднявшись, Клим помог ей встать и с досадой спросил:

– Ну зачем ты пошла? Я ведь просил не выходить без меня. Что за срочность?

– Мне нужна была тетрадь, – упрямо возразила она. – Моя кончилась, а ко мне пришли стихи. Их нужно было записать, неужели ты не понимаешь?!

– Ты могла позвонить мне, я купил бы.

– А я звонила! Я все правильно набирала, но ты почему-то молчал.

– Меня не было, – поправил он и нахмурился, пережидая приступ стыда. – Извини, мне действительно нужно было уйти с работы.

Она нетерпеливо дернула его за рукав:

– Ты купил тетрадь?

– Нет, конечно! Я же не знал.

– А как я буду писать стихи?

– Я дам тебе листы бумаги. Какая разница? На них можно написать не хуже.

Но Маша опять заупрямилась, сделав сердитое лицо:

– Нет, я могу только в тетради!

– Да почему же? Завтра я куплю, и ты перепишешь, раз уж так…

– Нет! Я не хочу переписывать. Ты никогда мне не помогаешь! Я знаю почему! Ты мне завидуешь. Ты сам ничего не умеешь и завидуешь мне!

– Да, конечно, – сказал Клим, заранее зная, что она сразу успокоится, если он согласится. – Так и есть…

Сняв пиджак, который уже ненавидел, он повесил его на спинку стула, мстительно надеясь чем-нибудь его залить, и достал из холодильника сосиски. Он поставил на плиту кастрюльку и вскрыл пачку, отвлекая внимание жены этими несложными действиями. Маша всегда следила за ним очень внимательно, как ребенок, который еще только обживается в этом мире. Убедившись, что ее обида уже перегорела, Клим весело пообещал, посматривая на нее через плечо:

– Сейчас мы с тобой налопаемся! Проголодалась? Ты суп съела? – заглянув в другую кастрюльку, он убедился, что там пусто. – Вот молодец!

– Ты больше не уйдешь? – спросила она с тревогой.

Клим вытащил из-под стола другой табурет и сел рядом с женой, отгоняя желание спрятаться в ванной вместе со своим надоевшим пиджаком и рассмотреть наконец как следует Зинину фотографию.

– Сегодня я никуда не уйду, – заверил он, поглаживая маленькие сморщенные ручки.

– Мне грустно, когда ты уходишь, – прошептала Маша, и бесцветный рот жалобно дрогнул.

– Ну вот, я уже пришел, – невесело отозвался Клим. – Но завтра я снова уйду, мне ведь нужно работать. Иначе мы с тобой умрем с голоду и никаких снов тогда уже не увидим…

– А я сегодня такой сон видела! – сразу вспомнила она и облизнула широкие губы, приготовившись к рассказу. – Там так хорошо кончилось!

– Завидую, – отозвался Клим, подавив вздох. – Хотел бы я посмотреть такой…

Глава 6

Широко раскинутые руки старой березы стелились над землей так низко, что Зина бегала по ним, ничуть не боясь, а Клим опасался только, как бы ее коса не зацепилась за одну из корявых веток.

– Осторожнее! – то и дело вскрикивал он, не находя в себе сил подняться с травы, голубеющей колокольчиками. Ощущение счастья было слишком огромно, чтобы выдержать его и устоять на ногах.

Он так и думал: «Я счастлив», и это была как раз та фраза, которую ему не удалось найти прежде. Те слова, спорить с которыми не стал бы никто в мире, потому что весь мир был сейчас за него: и неяркое высокое небо, все в белых длинных перьях, и говорливый ручеек внизу, который и сам умел лепетать только о счастье, и эта уродливая береза – одна из целой сотни, светлеющих за ней юной стройностью.

Зина казалась ему одной из них – внезапно ожившей от того, что Климу удалось сесть на волшебный валун и загадать самое заветное… Или она была той птицей, что щедро разбросала по небу свои чудные перья? Ему лень было гадать, какой она была до него, ведь все его существо оказалось заполнено сейчас только одной мыслью: «Я счастлив».

– Она вся облеплена чагой! – крикнула Зина, соскочив со ствола и заглянув под него. – Никогда еще столько не видела!

– Я люблю тебя, – ответил он, не представляя, что можно говорить о чем-нибудь другом.

Она застенчиво улыбнулась и, схватившись за косы, потянула себя к нему так, будто бы это сделал Клим. Он едва не застонал от наслаждения, только представив, как сейчас Зина ляжет рядом и прижмется к нему, и он ощутит ее дыхание на губах…

А когда это на самом деле произошло, Клим застонал так громко, что сам переполошился и прижал ее покрепче, чтобы не спугнуть. Но Зина ничуть и не испугалась, только тихонько рассмеялась, и этот смех, заполнив его рот, быстро разбежался по телу чудодейственным эликсиром.

– Нас никто не увидит? – беспечно спросила она, улыбаясь плакучим веткам, пока Клим осторожно стаскивал с нее белье.

Плохо слыша себя, он пробормотал:

– Здесь никого нет. А если и есть… Мы же не дети… Мы можем…

– Дети, – повторила Зина и перестала улыбаться.

– Все уладится! Они будут с нами. Они будут счастливы, как мы…

– Как мы? Так – невозможно. Это только наше.

У нее вырвался тихий грудной стон, от которого Климу захотелось пробраться в нее еще глубже, вот только это было ему не под силу.

– Я хочу в тебя целиком, – выдохнул он, лаская ее ухо словами и языком.

– Я тоже хочу. Чтобы ты был во мне постоянно. Я хочу все время тебя чувствовать.

– Давай лежать так, пока не умрем от истощения…

– О, это хорошо придумано, – одобрила Зина и чуть подвинулась, позволяя ему притронуться к другой потайной точке. – Самая заветная мечта всех влюбленных – умереть в один день. Я тоже так хочу…

Клим ничего не ответил на это, потому что больше не мог разговаривать, и она тоже замолчала, только коротко постанывая от радости. Он упорно отгонял болезненные мысли о том, что ночью