– Я пойду…

– Да… Так надо?

– Она же одна там, а у вас такое веселье, – ему показалось, что это прозвучало упреком, совсем не заслуженным Зиной, и он тепло улыбнулся: – Хорошо у вас. Даже уходить не хочется.

Поколебавшись не дольше пары секунд, Зина тихо сказала:

– Останьтесь.

– Боюсь, я и так накликал на вас неприятности. Он… Иван действительно будет выяснять отношения?

– Может, и не будет, – она встала первой, и Клим вынужден был подняться. – Никогда невозможно угадать его реакцию. Но ничего, я с этим справляюсь.

Прикусив нижнюю губу, Зина доверчиво улыбнулась:

– Только иногда руки дрожат…

– Руки дрожат? – забеспокоился Клим. – И часто это бывает?

– Только не вздумайте меня лечить! Я вообще не хожу по больницам.

– Это хорошо, – сказал он, думая, что надо прощаться, раз уж собрался идти. Но Клим все оттягивал и оттягивал этот момент, хотя знал: рано или поздно окажется на той лестнице, что так мешала ему войти в дом, а сейчас с готовностью расстелет скатертью дорожку.

Смутившись от собственного долгого молчания, он сказал:

– Я вам сегодня наговорил… много лишнего… Даже не знаю почему…

– И я наговорила. Тоже не знаю почему… Какие слова вы хотите забрать назад? О том, что я самая лучшая, самая…

– Талантливая и красивая! – точно проснувшись, подхватил Клим. – Нет, только не эти!

Зина настойчиво спросила:

– А какие?

– О жене, – сдался он. – Я не должен был о ней рассказывать. Вы, наверное, решили, что я жалуюсь…

– И я не жаловалась, когда говорила об Иване, – строго сказала Зина. – Забудьте все это, ладно?

– О нем – пожалуйста…

У нее встревоженно дернулись брови, но Зина не стала просить его расшифровать эти слова.

– Значит… Что? До следующей пьесы? – она опустила, потом снова подняла глаза, все время нервно подергивая косу.

Клим растерялся:

– Почему? Разве мне нельзя прийти просто так? Вы уже отреклись от меня? Впрочем, конечно… Если я мешаю…

– Нет! – она резко перебросила косу.

– Можно?

– Да, конечно, Клим! О чем вы говорите? В любое время. Я буду только рада.

– Вы действительно никому не дарите своих фотографий?

– Что? Почему?

– Ваш… Иван говорил… Это принципиально? Исключений вы не делаете?

– Это не принципиально, с чего бы? Хотите мою фотографию? Правда? Зачем? Я сейчас найду… Вы подождете?

Быстро выдвинув ящик стола, Зина вытащила желтый бумажный пакет и, все время оглядываясь, высыпала на стол целую кипу фотографий.

– Вот… Какую?

– Можно выбрать? – не решаясь протянуть руку, тихо спросил Клим.

– Конечно. Любую, – Зина бросила на дверь тревожный взгляд, и Клим заторопился, чтобы не подвести ее в очередной раз.

Схватив первую же попавшуюся, он, даже не разглядев как следует, сунул ее в нагрудный карман. Потом начал помогать Зине собирать остальные, при этом они больше мешали друг другу, но ни один не хотел устраниться. Когда пакет благополучно вернулся в ящик стола, Клим с облегчением прижал руку к груди:

– Спасибо. Она пойдет со мной.

– Автограф не просите?

– А так принято?

– Все просят. Но я ни фотографий, ни автографов никому не даю. По-моему, это смешно… Я же не столичная прима… Вам я подарила не как актриса…

– Спасибо, – повторил Клим и жалобно заглянул ей в глаза. – Мне уже совсем пора… Темно.

– Конечно. Идите. Спокойной ночи, да?

– И вам.

– А если у вас найдут мою фотографию? Это ничего? Не опасно?

– Никто ее не найдет, – заверил Клим. – В мой стол она не заглядывает.

– Вот я и узнала, где она будет жить…

Он так и думал, пока дребезжащий от старости автобус вез его к дому: «Она будет жить у меня». Клим повторял, что ничего особенного не произошло, и уж тем более ничего из этого не выйдет, а губы его улыбались сами собой, и в груди то и дело тепло замирало, как в четырнадцать лет, когда он возвращался через всю деревню, проводив свою девочку. У нее кос не было – только жиденький хвостик, но тогда это казалось ему прекрасным…

Клим с печальным укором напомнил себе, что когда-то собирался прожить с этой девочкой жизнь и сделать эту жизнь сказочной, а потом просто уехал учиться в город и забыл обо всем так быстро, что самому было стыдно. И о девочке, и о мечтах…

«Наверное, она меня любила, – предположил он, продолжая улыбаться в стекло, расплющившее схему движения автобусов. – Такая девочка еще могла меня любить… А эта… Актриса… С косами… Мне нужно вышагнуть из собственного тела, чтоб быть ей под стать…»

Он издали увидел светящееся окно своей кухни и заторопился. Спугнув парочку на нижнем пролете лестницы, Клим неожиданно остро позавидовал им и подумал, что впервые за много лет ему хочется поступить так же – просто целоваться в подъезде, не отмахиваясь ежесекундно от кусающих за сердце угрызений совести.

Но стоило ему открыть дверь, как они впились все разом, как свора натасканных псов. Маша сидела в коридоре на низеньком стульчике у телефона, а не на кухне, как он предположил. Стульчик был детским, и Клим даже не мог вспомнить, когда и для кого он был куплен. Может, остался в этой квартире с тех не узнанных им времен, когда Маша была пухлой белокурой девчушкой с умилительными «перевязочками» на ногах.

Когда Клим вошел, она только подняла голову, и сильно постаревшее, бесцветное личико сморщилось еще больше. Клим не мог разумно объяснить, почему в ней так рано проявились признаки старения, ведь обычно психически больные люди им неподвластны. Его беспокоило, что Маша, наверное, хорошо понимает, насколько больна, и это держит ее в постоянном страхе, отпуская только во сне, куда она и стремится ускользнуть в любую минуту. У него самого эти опасения однажды вылились в «Лягушку».

Этот образ Клим не придумывал: так прозвали Машу соседские мальчишки. Они быстро вырастали, и на смену им приходили другие, а прозвище оставалось, точно они передавали его, как грязное переходящее знамя. Не желая обидеть жену даже мысленно, Клим все же признавался себе, что кличка придумана с оскорбительной точностью. Маша была маленькой, нездорово пухлой, но с несоразмерно тонкими, жиденькими ручками и ножками. Лягушка, не получившая от природы даже зеленой шкурки, которая обладает волшебным свойством…

Когда-то она вся была такой тоненькой, и Климу нравилось носить ее, как ребенка, посадив на руку. И нравился ее улыбчивый рот, который было приятно накрывать поцелуем. С тех пор он растянулся чуть ли не от уха до уха, а глаза, когда Маша окончательно просыпалась, становились удивленно вытаращенными. Еще много лет назад Клим