– Я знаю, что ты скучаешь, – произнесла Беверли. – Привыкать к новому месту всегда тяжело.

– Почему я не мог взять с собой побольше игрушек?

– Потому что больше я не унесла бы. Потому что люди на автобусной станции обратили бы на нас внимание. Потому что убегать нужно налегке.

– А когда я смогу снова увидеть Брэди и Дерека?

Так звали лучших друзей Томми, которые остались в их прошлой жизни. Беверли невольно улыбнулась. Вот ведь какая ирония: когда она была маленькой, в ее классе тоже учились ребята с такими именами.

– Посмотрим. Я пока не знаю.

Мальчик кивнул и снова наклонился к воде в поисках головастиков. Босой, с закатанными штанами, Томми выглядел как пришелец из другого мира. Она молила бога о том, чтобы он не стал спрашивать о своем отце, и он, похоже, понимал, что лучше этого не делать. В конце концов, на его руке все еще оставались синяки от грубой хватки Гэри.

– Здесь все по-другому, – наконец промолвил мальчик, – ночью я вижу в окно луну.

– Помнишь, когда ты был маленьким, мы читали с тобой книжку «Спокойной ночи, Луна»?

Он наморщил лоб.

– Это где корова прыгает через луну?

– Точно.

Томми удовлетворенно кивнул и продолжил охоту. Поймал одного головастика – отпустил. Поймал другого – и тоже отпустил. Наблюдая за ним, Беверли чувствовала огромную нежность к сыну и радость от мысли, что смогла его уберечь. Ведь отец Томми был очень злым и грубым человеком. А теперь, когда его жена и сын сбежали, он, скорее всего, стал еще и опасен.

13

Остаток дня прошел спокойно. Пока Томми смотрел мультфильмы, Беверли изучала банки с краской, стоящие возле стиральной и сушильной машин. Среди них она нашла банку грунтовки и полбанки желтой краски под названием «Солнечная маргаритка». Сама она вряд ли выбрала бы этот оттенок, но для замены нынешнего ужасного оранжевого цвета – самое то. Была там и бежевая краска, которой можно было покрасить гостиную, и почти полная банка белой глянцевой – для кухонных шкафчиков. Такое количество самой разной краски поражало воображение – как будто дом все это время стоял и ждал, когда они с Томми примутся все в нем менять.

Беверли внимательно осмотрела кисти и валики: они выглядели старыми, однако вполне пригодными. Совершенно не нужно было ехать в хозяйственный и лишний раз тратить деньги. Она перенесла на кухню все необходимое для покраски и начала готовить ужин. Сегодня будет курица, вареная морковь и фасоль. Дополнительную порцию морковки, которую она положила в тарелку Томми, пришлось доедать самой. Мальчик хотел после ужина снова включить телевизор, но Беверли предложила поиграть в домино – коробка нашлась в шкафу в гостиной. Томми настолько быстро понял правила игры, что вскоре стал ее обыгрывать. Вскоре мальчик стал зевать, и Беверли отправила его наверх принять душ. Он был уже достаточно большим, чтобы мыться самостоятельно – о чем, кстати, в последнее время постоянно ей напоминал. Поскольку у него не было пижамы, он спал в трусах и рубашке, в которой ходил в школу. Она снова подумала о детях, которые обязательно начнут дразнить Томми, если она не купит ему новые вещи. А для этого нужна распродажа, ведь деньги катастрофически иссякали.

Подумав о деньгах, Беверли почувствовала, как ее захлестнула тревога. Она постаралась отогнать от себя это чувство и стала вместе с Томми читать «Вперед, Дружок!». Потом, уложив мальчика, заняла место в кресле-качалке на веранде. Вечер был согрет остатками дневного тепла, воздух вибрировал от стрекота цикад и пения лягушек. Звуки деревни, хорошо знакомые ей с детства. Звуки, которые никогда не услышишь в пригороде.

Покачиваясь в кресле, Беверли стала вспоминать свою жизнь с Гэри. Милый и обаятельный человек, в которого она когда-то влюбилась, изменился в первый же месяц брака. А началось все с безобидного случая. Он подошел к ней сзади, чтобы поцеловать в шею, пока она наливала вино. Белое вино, не красное. И когда она повернулась, вино случайно попало на его рубашку – на одну из новых. Ей запомнилась каждая мелочь этого вечера: как она сразу извинилась, засмеялась, подумала, что нужно прополоскать рубашку и отдать ее на следующий день в химчистку. Как стала с ним заигрывать: «Теперь, красавчик, придется тебя раздеть». И в этот момент он ударил ее по лицу – оглушительно и сильно.

Что было потом? Теперь она понимала: нужно было сразу уходить. Как только стало ясно, что Гэри – хамелеон, человек, который научился скрывать свое истинное лицо. Она ведь не была наивной, ей попадались на глаза телепрограммы и статьи в журналах про мужчин, склонных к насилию. Но ее желание любить и верить всегда брало верх над здравым смыслом. Она верила мужу, когда он извинялся и плакал, когда говорил, что ему стыдно за себя – мол, это была просто импульсивная реакция. Верила его словам любви и обещаниям, что такое больше никогда не повторится.

Все как по нотам в грустной пьесе ее жизни! Конечно же, скоро Гэри снова дал ей пощечину, со временем эти пощечины превратились в удары. Всегда в живот или в поясницу, где синяки незаметны, а бил он настолько сильно, что она, скрючившись, валилась на пол, порой теряя сознание. В такие моменты его лицо становилось красным, на лбу вздувались вены. Он орал, швырял в стену тарелки и чашки. Таким был завершающий этап: неконтролируемый гнев, крики, причинение боли. Круг замыкался. И все же, вместо того чтобы закончиться навсегда, круг начинался заново: с извинений, обещаний, подарков в виде цветов, украшений или нижнего белья. И хотя в голове у нее звучали предупреждающие звоночки, их заглушало желание верить, что на этот раз он изменится. Причем на несколько дней и даже недель Гэри вновь становился тем человеком, за которого она вышла замуж. Они ходили в гости к друзьям, те восхищались их идеальным браком, незамужние подруги завидовали ей.

Порой Беверли и сама начинала верить своему везению, при этом помня, что нельзя делать ничего такого, что могло бы вывести его из себя. Проходило время, они жили в идеальном доме – таком, как он хотел. Она застилала постель: одеяло – аккуратно ровное, подушки – свежие и пушистые. Гладила и раскладывала по цветам его одежду, чистила его ботинки, по линейке развешивала вещи в шкафах. Следила за тем, чтобы пульт от телевизора лежал на журнальном столике и был направлен точно в угол комнаты.