колесами и дробился, снежной пробкой забиваясь в зазоры между траками. Фрицу, схватившемуся за рукоятку тяжелого "МГ", было неудобно стоять в боевом отделении бронетранспортера, да и постоянная качка затрудняла прицеливание.

— Стоп! — велел командир транспортера, увидев, что дистанция для ведения огня стала подходящей. — Огонь!

Фриц взял силуэт Везденецкого на мушку, и не без удовольствия нажал на спуск, потому что из-за этого гадкого русского не удалось как следует подремать. Прогремела пулеметная очередь. Приклад упруго толкнул фрица в плечо, пули устремились к цели, а холодный северо-западный ветер унес от нагревшегося ствола пахучее облачко порохового газа.

С противоположного фланга вагона тоже послышалась пулеметная стрельба. Наверное, экипаж бронетранспортера Фридриха работал по русскому с другой стороны.

"Теперь этим тварям точно не уйти!" — злорадно подумал фриц, заметив огоньки фар в дальней части равнины.

Вдруг, где-то со стороны стен, донесся стрекот "шилки", да такой пронзительный, что у фрица дыхание перехватило. Фриц лишь увидел, как пять или шесть трассирующих пуль прошили гетерогенную броню транспортера Фридриха навылет, и транспортер закружился на месте волчком, гусеницами разбрасывая струи снега.

— Справа! — крикнул командир машины, и пулеметчик тут же скорректировал направление ствола в сторону стены, увидев мутные силуэты, залегшие за холмами и стрелявшие по броневикам из новейших "МП-50". — Огонь!

Да уж, стало не до русского.

Везденецкий, тем временем, силился поднять вагон, и стал сомневаться в успехе этой задумки. Вагон, всё же, не штага. У штанги хотя бы гриф есть, а тут только холодный и острый край крыши, под который пришлось загнать пальцы.

— Дава-а-а-ай! — прорычал Везденецкий, и сделал как учили.

Спина прямая, груз принимать только на ноги, чтобы не сорвать поясницу, и, стиснув зубы, тянуть изо всех сил. Тут сберечь поясницу — не самая важная задача. Тут бы жизнь сберечь. Везденецкий быстро это понял. Одно дело тянуть штангу весом в пятьсот килограмм, другое дело пытаться поднять вагон и класть на душу несколько тонн бронированного железа.

Сомнительное удовольствие полевого варианта становой тяги обратилось для Везденецкого острой болью в голове. От избытка мышечного напряжения кровь хлынула в мозг с такой силой, что он, казалось, вот-вот покроется аневризмами и они лопнут. К счастью, кровавые струйки брызнули лишь из носа. Вены на висках вспухли, кровь в них стучала будто молоток, под макушкой зашумело и по краям обзора поплыли жирные черные пятна.

Тело дрожало, жилы и суставы растянулись до предела, норовясь разорваться в лоскуты. Даже говорить не хочется, что творилось с мышцами спины, рук и бедер. До последнего хотелось отпустить вагон. Казалось, что он неподъемный, но вдруг тяжеленный борт оторвался от снега.

Ещё чуть-чуть!

Везденецкий зарычал пуще прежнего, будто дикий хищник, бросившийся на беззащитную косулю. Он не обращал внимания ни на что. Его не пугали ни хлопки выстрелов, ни пули, чиркавшие по броне вагона и с визгом улетавшие куда-то назад, в сторону лесопосадки.

Вагон пришлось не только брать на ноги, но еще и делать выход на руки, однако толкать Везденецкому было проще, чем тянуть.

— Вылезайте! Бегом!

Дверца распахнулась. Из вагона вывалился Митя, затем он помог вылезти Кате и вытащил Аню, которая постанывала и держалась за либо поломанную, либо вывихнутую ногу.

— Прочь! Прочь отсюда! — рявкнул Везденецкий, чувствуя, что больше не мог сопротивляться безграничной силе притяжения.

Друзья выпрыгнули из-под вагона, и Везденецкий бросил груз, сию же секунду болезненно закричав. Спину рассекло вспышкой режущей боли. Непонятно было, то ли ножом резанули, то ли просто спинные мышцы не выдержали нагрузки, но одно было не лучше другого.

Каждое движение теперь отзывалось ужасающей болью. И это при условии, что адреналин в крови притуплял болевые ощущения.

Но расслабляться было нельзя. Самое сложное позади. Теперь оставалось только скрыться и выжить.

Митя взял на руки Катю, а Везденецкий взгромоздил на себя Аню. Уж её вес после вагона вообще не казался хоть немного существенным.

Они, вчетвером, рванули в сторону лесопосадки и скрылись за деревьями, пользуясь прикрытием, которое обеспечили пленники. Сейчас, пока было неясно, какими силами обладал противник, в бой бросаться нельзя. Оставалось только бежать, и лишь затем можно было перегруппироваться с остальными, чтобы дать врагу отпор.

* * *

Хуже всего Мишке давались уроки немецкого языка. Он думал об этом, пока шагал по улице к пляжу и поглядывал на немецкие флаги, реющие над крышами двухэтажных домов. Иногда он переводил взгляд на спины трех немецких мальчиков, шедших впереди. Вот они, казалось ему, немецкий знали отлично. Того, слева, Мишка называл Толстым, того что справа — Тощим, а того что в центре — Гитлером, потому что он больше всего ненавидел русских ребят. Особенно Мишку. Его много кто недолюбливал. И учителя, и одноклассники.

Уроков русского больше не было. Остались только уроки немецкого, и преподавала их скверная тётка, имя которой Мишка даже при всем желании выговорить не мог. Да еще и надо было говорить это странное "фройляйн", обращаясь к ней. Одно ему было известно точно: "фрау" от "фройляйн" отличалась тем, что "фрау" — женщина замужняя, а "фройляйн" — незамужная. Мама как-то говорила, что "фройляйн" злее "фрау", потому что у первых нет мужчин.

Наверное, это причина вредности учительницы по немецкому языку. Странно, зачем из-за этого злиться? Вон, у Мишки же девчонки нет, и ничего страшного. Живет себе, радуется. Ну, точнее жил и радовался, до тех пор, пока в Каменск не вошли немецкие войска, и пока по центральным улицам не покатились немецкие танки.

Немцев одноклассниками было не назвать. По сути, Мишка учился в резервации, отдельно от ребят из германии, которым выделялись лучшие классы и лучшие места в школьном буфете. Странный был народ, эти немцы. Зачем-то придумали то, что называлось сложным словом "сегрегация". Мишка слышал его от немецкого лейтенанта, даже мог прокрутить голове, но выговорить не мог.

И звучало слово, честно сказать, противно.

Наверное, из-за этого слова русские теперь ходили по отдельным улицам, пили воду из отдельных колонок, на которых висели таблички с надписью "Вода для русских", жили в отдельных районах и редко появлялись в центре города. Разве что на строительные работы их привозили, а потом снова увозили куда-то в сторону станицы Гундоровской.

Собственно, когда Мишка решил попить воды из немецкой колонки, его тут же поймала эта шайка. Теперь, вот, вели к Северскому Донцу, ничего не говоря.

"Куда ведут? Зачем ведут?" — думал он, посматривая в переулки, куда можно было бы юркнуть в удобный момент.

Но убежать тут получится вряд ли.

Имени Гитлера он не знал, но точно помнил, что