За двадцать лет мы сменили много мест работы. За Самохиным закрепился авторитет шеф-редактора, а я блаженствовала, плавая в любимейшем океане – постижения новых знаний. Судостроение, атомная энергетика, модельный бизнес, автопром, землепользование, международная торговля, рыболовство, производство удобрений, здравоохранение… Мы перетекали из одного издания в другое почти без пауз и простоев.

Журналы закрывались, потому что в экономике тоже все время что-то закрывалось, сливалось, лопалось и нарождалось. Кроме того, выпуск корпоративного издания – это дорого. Сначала заказчик на Витькино «это дорого» клевал с аппетитом: раз дорого, значит, стоящая вещь. Через год-два заказчик начинал понимать, что ежемесячный журнал стоит как хороший автомобиль, а покупать каждый месяц новую машину – это даже при его доходах глупо. А тут еще конкуренты и прочие наемники в мундирах его группу компаний вознамерились ощипать как загнанного страуса – по перышку. Как только на журнал переставали выделять средства, и даже раньше, носом улавливая смену ветров, Самохин начинал искать нового заказчика-издателя.

Поначалу я только редактировала тексты, приводила к общему стилю статьи, что писали несколько нанятых журналистов. И еще отвечала за вступительные передовые от лица первых лиц. От лица лиц! Да, именно так! Бросить нельзя, деньги нужны. Просиживала ночи, разбираясь в проблемах отрасли, потом составляла вопросы личности, которая эту отрасль возглавляет, назовем его NN. Потом помощники NN присылали мне ответы – сухую канцелярщину, общие слова, набор трюизмов. В ответ я вежливо писала, что нужны конкретные примеры, факты, подтверждающие тезисы с первого по седьмой (в тексте цифры проставлены), если, конечно, эти тезисы совпадают со стратегией компании, которую NN возглавляет, и вы находите, что они внушат читателю сознание и уверенность в зримых перспективах вашей корпорации.

Я не отлипала от компьютера ни днем ни ночью. То есть отлипала чуть поспать, быстро справить биологические потребности, потрепать вихор на макушке Даньки. Я пила кофе литрами, казалось – только перекусывала. Но именно в это время, с конца девяностых, стала медленно, но прочно наращивать массу тела. Не жалуюсь. Мне было интересно, и в наших финансах случился счастливый прорыв. Родители сделали ремонт на даче, пристроили веранду, а Данька мог себе позволить фирменные джинсы.

Именно Витя Самохин понял, что не следует впихивать во вступительную статью NN чудные перспективы его отрасли. Это не солидно. А надо! Тут вздох-пауза. Надо АНАЛИТИКА.

– Сашка, – по телефону говорил мне Витька, – ты должна стать аналитиком.

– Самохин, ты понимаешь значение этого слова? Как оно пишется? Начальная «А» или «О»?

– Начальное никого не волнует. У нас даже революцию семнадцатого года отменили, в смысле праздника и дружбы народов. Помнишь, как мы готовились к пятидесятилетию Октября? Вся школа на ушах стояла. А как ты в хороводе дружбы народов туркменку изображала?

– Самохин, злыдня! У меня тогда на шароварах резинка лопнула, и они стали из-под национального платья выпадать, а тюбетейка на глаза сползла…

– Но я, украинец, выскочил на помощь. И Ленка…

– Выскочил не ты, а Женя Уколов.

– Грузин.

– Прошелся в танце на носочках, подхватил меня и унес со сцены. Ленка-эстонка раньше времени принялась выступать.

– Точно. Уколов, кстати, вполне преуспевает.

– Где он? Что с ним? – задохнулась я.

– Калинкина! – осадил меня Витька. – У него в законном браке двое детей!

Витька всегда знал, что я сохну по Жене Уколову, никогда меня этим не шантажировал, не подкалывал, не насмехался. Близкая подруга Лена Афанасьева не догадывалась о моей многолетней школьной любви. И в этом была моя перед ней вина. Какая же ты, то есть я, главная близкая Ленке подруга, если не говоришь про сокровенное?

Мое шмыганье носом, как следствие покаяния перед подругой, трепет воспоминания о первой любви Витька пресек и использовал:

– Ты аналитик! Тебе привозят, я обеспечу, груду отчетов, справок и прочей хрени. Ты, как обычно, влезаешь на иностранные сайты родственных иностранных компаний, в научные журналы и в прочую хрень. У тебя же английский с пеленок, и до хрена испанского, французского, итальянского…

– Еще одна «хрень», и я кладу трубку!

– Саша! Сашенька! Сашурочка! Не бросай трубку! Ты не видишь перспектив.

– Каких, оболтус? Ты не представляешь объем работы!

– Ты ее уже делала. Теперь чуть тщательнее и прицельнее.

– Пошел ты к черту, Витька!

– Всегда готов. Сашка, позаботься о звучных псевдонимах. Я тут сам подобрал. – Он зашелестел бумагой. – Китайгородский, аналитик. Шахназаров, аналитик…

– Тарковский, аналитик. Чехов, аналитик…

– Чехов точно не пойдет, он же был писатель.

– Неужели ты слышал про Чехова?

– Калинкина! Вот ты всю жизнь надо мной издеваешься, а кто тебе работу обеспечивает?

– А кто тебе строчит последние пять лет?

– Сашка, имей в виду, что твой гонорар от восьми сотен зеленых уже и так увеличился до тысячи двухсот. Сколько ты хочешь?

– Удвоение. Две тысячи пятьсот долларов.

На том конце Витя Самохин издал странные звуки вроде хрюканья, тявканья, повизгивания, птичьего клокотания, они сопровождались не менее странными шумами, как при поедании глупым чавкающим животным бумаги.

Я просто ляпнула про удвоение. Могла бы и про утроение или про увеличение на порядок сказать. Я в тот момент находилась под столом. Стоя на четвереньках, шевелила вилкой в барахлившей розетке электрического удлинителя. Трубка телефона болталась в районе моих ставших уже нехрупкими бедер. Успешен. Двое детей. Мой Женя Уколов.

– Согласен. Две пятьсот, – сообщила трубка Витькиным голосом.

Выбираясь из-под стола, я пыхтела и кряхтела как объевшийся Винни-Пух, который навестил Кролика («Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро»[3]).

– Повтори еще раз! – потребовала я.

– Две пятьсот! Доллярев в месяц! Сашка, имей совесть! – Витька Самохин сам не верил своей щедрости.

– Долляри – новая валюта? – уточнила я, взгромождаясь на стул.

– Валюта та же. А ты меня без ножа режешь!

– Бедненький!

Если бы он платил! Витька выдавал мне по триста-четыреста долларов в месяц. Тык-в-притык. Самохин с детства был жадиной, благодаря нашим с Леной насмешкам и откровенному издевательству научится худо-бедно маскировать свою прижимистость. И еще он знал меня как облупленную.

Светлана, жена Витьки, однажды проговорилась:

– Он уверен, что если тебе все отдавать, то крылья сложишь, лапки подожмешь, окуклишься и перестанешь работать, будешь свои книжечки читать.