Примерно через полчаса на палубу поднялись сразу десять японцев, которые, не кланяясь, сразу же, как хозяева, спустились в кают-компанию. Крузенштерн был возмущен их бесцеремонностью, но сдержался — интересы дела были дороже личных эмоций.

Чиновники уселись на диван и сразу же раскурили маленькие трубки, поданные им слугами, которых хватало на две-три затяжки. Затем им подавали новые, заранее набитые табаком, и они молча прикуривали их горячими угольками из поставленной перед ними чугунной емкости. Так продолжалось в полной тишине минут десять. Наконец один из чиновников сказал что-то своему подчиненному, который слушал его, склонившись чуть ли не до пола. Затем, выпрямившись, он обратился к Крузенштерну по-голландски. Стало ясным, что это переводчик.

Благо, что Крузенштерн во время пребывания в Капштадте, у мыса Доброй Надежды на самом юге Африки, бывшем в то время голландской колонией, в ожидании оказии в Индию научился немного говорить по-голландски. Теперь он мог кое-как через переводчика общаться с чиновниками.

Выяснилось, что чиновники являются офицерами, наблюдавшими по поручению губернатора за портом, а столь удивившее его их поведение было обычной японской церемонией.

Крузенштерн объяснил им цель своего визита в Нагасаки, связанного с желанием русского правительства установить с Японией торговые отношения. Затем он представил Резанова как посла, и японцы слегка поклонились ему, не вставая с дивана. На вопрос о том, когда русский посол сможет поехать в столицу Японии для переговоров, офицеры ответили, что это может решить только сам микадо, их император, а о просьбе команде сойти на берег для отдыха после длительного плавания они доложат губернатору, который и решит этот вопрос.

Затем они стали расспрашивать о плавании «Надежды», показав при этом довольно обширные познания в географии.

— А каким путем вы шли из Камчатки в Нагасаки: вдоль восточных берегов Японии или вдоль западных?

— Вдоль восточных, — ответил Крузенштерн. — Ведь этот путь гораздо короче.

Японцы удовлетворенно закивали головами. Они, по-видимому, считали Японское море чуть ли ни своим внутренним и тщательно скрывали от европейцев западное побережье своей страны. Именно поэтому они и разрешали голландцам подходить к Нагасаки только со стороны Тихого океана.

Через полчаса по команде переводчика на палубу поднялись пятеро голландцев. И хотя они приехали вместе с японцами, но должны были, опять же по заведенному порядку, просидеть в лодке положенные полчаса. Спустившись в кают-компанию, они вначале поклонились японцам, опустив головы до колен, и только затем пожали руки русским. Это были директор голландской фактории в Нагасаки, его секретарь, два капитана стоящих в гавани судов и голландский чиновник, барон.

Как оказалось, директор говорил по-английски, и Крузенштерн обрадовался этому, так как теперь они могли свободно говорить о чем угодно, потому что японцы их все равно не поймут. Правда, он заметил, что офицеры, сидевшие на диване с каменными лицами, проявили при этом некоторое беспокойство.

— Почему вы так унижаетесь перед ними? — спросил Крузенштерн.

— А как же может быть иначе? — ответил директор. — С волками жить — по-волчьи выть. Приходится терпеть. Если ваши переговоры закончатся успехом, в чем я очень и очень сомневаюсь, вам придется унижаться не меньше нашего. Но, скорее всего, вас под благовидным предлогом выпроводят отсюда не солоно хлебавши. Так было лет пять назад с англичанами, которые тоже приходили в Нагасаки.

Резанов внимательно слушал голландца, и на его лице явно читалась озабоченность. Было видно, что он хотел еще что-то спросить у него, но, видимо, передумал.

Затем Крузенштерн заговорил с капитанами. Чувствовалось, что им было интересно беседовать с опытным русским моряком. Они охотно рассказывали о своих плаваниях, но как только речь заходила о Японии, сразу же начинали отвечать невпопад. Стало ясным, что голландские капитаны ничего путного о ней не скажут, скрывая свои знания об этой стране, которую посещали далеко не в первый раз.

Наконец офицеры поднялись с дивана и на прощание объявили, что на судне будут изъяты все ружья и порох. Крузенштерн растерянно посмотрел на директора.

— Не расстраивайтесь, капитан, — посочувствовал голландец. — С вами поступают милостивее, чем с нами. Ведь у нас отбирают не только ружья и порох, но и шпаги.

* * *

На другой день к судну подошло несколько лодок со свежей рыбой, крупой и живыми гусями. Когда же Крузенштерн знаками стал выяснять, сколько все это стоит, японец-переводчик, находившийся в одной из лодок, объяснил ему, что ничего платить не надо, так как это подарок русским морякам от их губернатора. Это было очень кстати, потому как они уже давно не употребляли свежей пищи.

Вскоре приехали новые гости — секретари губернатора и начальник города. От них-то Крузенштерн и узнал, что губернатор еще вчера послал в Иеддо, столицу Японии, курьера с сообщением об их прибытии. Однако на его вопрос, далеко ли до Иеддо и сколько времени понадобиться курьеру, чтобы съездить туда и обратно, они уклончиво ответили:

— Очень далеко, и придется подождать месяца полтора-два.

Крузенштерн, конечно, знал, что Япония не такая уж большая страна, и это настораживало. Резанов разделял его тревогу, но делать было нечего, и приходилось ждать.

Однако время шло, но до сих пор не было никакой ясности с началом переговоров по заключению торгового договора. На судно почти каждый день приезжали новые гости, к встречам с которыми Крузенштерн уже привык, но его вопросы и просьбы по-прежнему оставались без ответа, хотя и не было отказов, за исключением одного. Ему было категорически отказано в приобретении провизии для команды и вообще каких-либо товаров у японских купцов, пока «Надежда» стоит в гавани Нагасаки.

— Одни только голландцы имеют право вести торговлю в Японии. С Россией же у нас пока нет торгового договора. Поэтому все, что вам будет необходимо, губернатор будет присылать бесплатно.

* * *

Прошло полтора месяца после прибытия «Надежды» в Нагасаки, когда губернатор наконец-то разрешил морякам гулять по берегу. Однако и это разрешение было обставлено с японской оригинальностью. На пустыре был огорожен глухим забором участок размером сорок шагов на двадцать с одним единственным деревом и, естественно, многочисленной стражей по его периметру. Моряки, конечно, отказались воспользоваться такой любезностью губернатора. Разрешение на деле оказалось чистой формальностью. Зато в восторге был астроном Горнер, который перевез на этот участок свой телескоп и организовал там временную обсерваторию.

— Там нет качки, мешающей проведению наблюдений, тихо и широкий обзор небосвода, — объяснил он Крузенштерну.

Наконец где-то в середине декабря послу Резанову выделили двухэтажный особняк, стоящий почти у самого берега, который обнесли толстым глухим забором с одними воротами, выходящими к гавани. Эти ворота запирались на замок, ключ от которых находился у начальника японской стражи. Однако дом оказался без какой-либо мебели и без комнат. Были только передвижные ширмы из толстой бумаги, позволявшие планировать помещения по собственному вкусу. Поэтому по указанию Крузенштерна с судна привезли столы, стулья и кровать, и Резанов переехал в свою резиденцию. Однако доступ в нее был разрешен строго ограниченному кругу лиц.