— Да, сир, — вяло ответствовал сын.

— А впрочем, если не хочешь, в этом году можешь оставить ее здесь. Ведь так и было задумано, что вы поженитесь и первый год проведете врозь.

— Но мне тогда было всего четырнадцать!

— Всего лишь год назад.

— Да, но…

— Так ты хочешь взять ее с собой или нет?

Принц вспыхнул. Отец смотрел на него с сочувствием.

— Хочешь, но боишься, что она выставит тебя дураком?

Светловолосая голова покивала, поникнув.

— И думаешь, что, когда рядом не будет придворных и меня, она над тобой посмеется?

Опять кивок.

— И все ее дамы. И ее дуэнья.

— И тебе некуда будет девать время.

Мальчик, воплощенное несчастье, поднял глаза.

— И она будет злиться, томиться и превратит ваш замок в сущую тюрьму для вас обоих.

— Если я ей не нравлюсь… — тихонько проговорил принц.

Генрих положил тяжелую руку на плечо мальчика:

— Сын мой! Не важно, что она думает о тебе. Ведь не я выбирал твою мать. И твоя мать не выбирала меня. Когда дело касается трона, сердце на втором месте — ну, если вообще о нем кто-то думает. Она знает, что должна делать, и это главное.

— Еще как знает! — сорвавшись, обиженно выкрикнул принц. — У нее нет…

— Нет чего? — подождав немного, спросил отец.

— Никакого стыда у нее нет!

У Генриха перехватило дыхание.

— Нет стыда? Так она что, страстная? — сдержанно спросил он, постаравшись не выдать голосом внезапно вспыхнувшего желания, возникшего перед глазами образа невестки — обнаженной, бесстыдной, охваченной страстью.

— Нет! Она делает это примерно так же, как конюх запрягает лошадь.

Генрих подавил смешок.

— Но все-таки делает. Тебе не приходится умолять ее, уламывать. Ну-ну. Значит, знает, что делать, да?

Артур отвернулся к окну и посмотрел вниз, на холодные воды Темзы.

— По-моему, я ей не нравлюсь. Ей нравятся только ее испанцы, и Маргарита, и еще Генрих, пожалуй. С ними она смеется, танцует, как будто ей весело. Щебечет со своими приближенными, со всеми любезна и улыбчива, а я почти с ней не вижусь… Да и видеться-то не хочу…

Генрих потрепал сына по плечу:

— Мой мальчик, да она просто не знает, что о тебе думать! Слишком занята своими платьями и украшениями да своими сплетницами-испанками, будь они неладны! Чем скорей вы останетесь наедине, тем скорее узнаете друг друга. Короче говоря, вези ее в Ладлоу!

Принц кивнул, без особой убежденности.

— Да, если такова ваша воля, сир, — формально ответил он.

— Ну как, спросить мне ее, хочет ли она ехать?

Юноша покраснел до ушей:

— А если она откажется?

Его отец рассмеялся.

— Не откажется! — пообещал он. — Вот увидишь.

Генрих не ошибся. Каталина была слишком принцесса, чтобы ответить королю «да» или «нет». Когда он поинтересовался, не угодно ли ей будет поехать в Ладлоу с принцем, она сказала, что готова выполнить пожелание его величества.

— А могу я узнать, государь, леди Маргарет Пол по-прежнему живет в замке? — спросила она чуть напряженно.

Он нахмурился. Леди Маргарет Пол была теперь, слава богу, замужем за сэром Ричардом Полом, его военным соратником, ныне смотрителем Ладлоуского замка. Однако леди Маргарет Пол была урожденная Маргарет Плантагенет, любимая дочь герцога Кларенса, кузина короля Эдуарда и сестра Эдуарда Уорика, чьи притязания на английский престол были весомей, чем у самого Генриха.

— И что из этого?

— Да… так, — уронила принцесса.

— Тебе нет никаких оснований избегать ее, — мрачно сказал он. — Что сделано, то сделано — от моего имени, по моему приказу. Ты ни при чем, на тебе вины нет.

Она вспыхнула, словно речь шла о чем-то постыдном.

— Ты же понимаешь, я не могу допустить, чтобы мои права на трон подвергались сомнению, — брюзгливо сказал он. — Слишком много претендентов. Йорки, Бофоры, Ланкастеры… Ты не знаешь этой страны. Мы все женаты-переженаты между собой, ни дать ни взять кролики в клетке. — Он остановился посмотреть, не засмеется ли она, но нет, она сосредоточенно морщилась, чтобы поспеть за его быстрым французским. — Я не допущу, чтобы кто-нибудь вздумал заявить права на то, что я завоевал в битве. — И, помолчав, прибавил: — И новой битвы не допущу.

— Я полагаю, государь — настоящий и подлинный король[2], — осторожно промолвила она.

— Сегодня так оно и есть, — отрезал он. — Все остальное не важно.

— И власть ваша освящена святой церковью? — неуверенно спросила она.

— Да, я миропомазан, — с мрачной улыбкой кивнул он.

— И вы королевской крови?

— В моих жилах течет кровь королей, — жестко сказал он. — Измерять, сколько ее там, нет нужды. Я поднял мою корону на поле битвы. В самом прямом смысле, она лежала в грязи у моих ног. Я не колебался, и все, все вокруг знали, все видели, что Господь даровал мне победу, что воистину я избранник Божий. И архиепископ миропомазал меня, потому что и он это тоже знал. Я король не хуже любого другого в христианском мире, а может, и даже лучше других, потому что не младенцем в колыбели наследовал власть, завоеванную кем-то другим, — Господь дал мне ее, когда я был зрелым мужчиной. Я получил корону по заслугам.

Каталина склонила голову перед силой его убежденности и тихо промолвила:

— Вы правы, сир.

Ее покорность, и гордость, которая крылась под этой покорностью, привели Генриха в восторг.