— Чееерт! Чеееерт! Яков Иванович!!!

Яков Иванович еле добрался до своего кабинета, он так устал, словно разгружал баржу. У него не было никакого желания брать телефон, который просто разрывался от жужжания и подпрыгивал в его нагрудном кармане. В сейфе всегда стоял коньячок, он налил бодрящую жидкость в большой граненый стакан и закинул себе в горло. То ли коньяк быстро ударил в голову, то ли обида на самого себя и на журналистов взяла верх, но в тот момент он решил, что каяться перед дядей не будет.

— Он депутатов вон травит — и ничего!

На какое-то время черное нелюбимое кресло в кабинете показалось ему царским троном, с которого вершится местное правосудие, потому что он в городской цепочке есть самый главный. Он забрался в кресло с ногами, резал канцелярским ножом его шелковистую кожу и выпил все подчистую. Очаг ненависти начал медленно затухать, глаза сами собой закрылись, он свернулся комочком и задремал в разорванном кресле. Свет в окне его кабинета горел долго, но разве кому-то было до этого дело? Случайный прохожий, увидев светящееся ночью окно, явно пробормочет:

— Допоздна работают в мэрии. — И пойдет по своим делам, совершенно не заботясь о том, кто это на благо народа трудится и днем и ночью.

Депутатка Надежда Кауровна Прошкина видела, как Яков Иванович прошел в свой кабинет явно в дурном расположении духа. Она долго стояла в коридоре администрации под его дверью. Слышимость была никакой, то есть, сколько она ни прикладывала ухо к замочной скважине, ничего услышать не удалось.

Депутат Надежда Кауровна была из тех, кто во всем поддерживал местную власть, конкретно Ударникова и Семен Палыча, с которым у нее в юности произошла интрижка. В депутаты Надежду Кауровну занесло совершенно случайно. Работала она чертежницей в городском институте, который получал заказов все меньше и меньше. Когда ситуация стала плачевной, а ее бывший возлюбленный оказался у власти, Надежда недолго думая ринулась к Чистову со словами:

— Семен, помоги, все разваливается в институте! Хочу в депутаты!

Семен Палыч, уже подзабывший свою пассию в лицо, все же подсуетился и организовал ей проходное место то ли в партии зеленых, то ли синих — она уже и не помнила. Но место депутатское отрабатывала основательно: голосовала так, как говорил Семен, горячо обличала всех несогласных и, более того, вошла во вкус, и ей понравилось быть депутаткой. Она свято верила в Якова и ненавидела «эту интеллигенцию с ядерного завода», особенно заговорщика Пестерева. Прошкина была доверенным лицом и, конечно, находилась среди тех, кто принимал участие в закрытых совещаниях администрации. Она тихонько сидела в уголке и наблюдала, как кипят страсти в кабинете Ударникова, как вздуваются жилы на шее у Семена и как он злится, обсуждая эту тему.

Надежда упустила время, когда это произошло, она не была готова к ситуации — ее чувства к бывшему любовнику снова ожили, выдали пропуск в мир фантазий и стали навязчивой идеей. Ей хотелось просто быть рядом, сидеть вот так, незаметно, и смотреть, как он злится, как радуется и даже не замечает ее взглядов. Прошкина была готова просто мечтать, потому что знала: реальности быть не может, он женат, он при должности, и он давно забыл про их встречи и вспомнил только под ее напором.

Зато помог реально — пристроил в депутаты, и она теперь может быть рядом с ним, пусть короткое время, но рядом, и она докажет, что от нее может быть польза.

Когда Семен попросил ее собрать информацию о личной жизни Пестерева, так, для общего развития, Надежда расстаралась. Она поговорила с помощницами в совете и как будто случайно встретилась с девушкой депутата Мариной в магазине и разговорилась. Девушка оказалась болтливой, что и надо было депутатке. Теперь они созванивались почти каждый день, но Пестереву об этом знать было не обязательно.

Депутатка даже перестала стесняться своего отчества — наградил же Бог! Ее отец был назван бабушкой Кауром, потому что уродился ярко-рыжим, но позже он оправдал еще одно значение своего имени: сердитый, угрюмый человек, и последнее было ему ближе.

Они, Семен Палыч и Яков, кроме общественной депутатской нагрузки, обещали устроить на работу ее саму и ее дочь тоже, сулили хорошую должность. Вот и ждала она не у моря погоды, а конкретного руководящего кресла. Ей очень хотелось быть начальницей, может, тогда Семен снова посмотрит в ее сторону? Она не углублялась в то, как и кем будет руководить, но была уверена, что у нее все получится.

«Много ли надо для руководства? — размышляла Надежда Кауровна. — Голос уверенный, умение приказы отдавать — и только!»

Была у нее сокровенная мечта: получить свой отдельный кабинет с секретаршей, которая бы утром подавала чай обязательно с мятой и вяземскими пряничками. Почему именно вяземскими, она объяснить толком не могла. Ей нравилось само это слово, была в нем какая-то непонятная загадка, намек на гламур.

Она и не догадывалась, что в романе «Война и мир» упоминалось это лакомство — вяземские пряники. Именно их привозит юной Наташе Ростовой с ярмарки дядька и говорит, что вяземский пряник — это не просто вкусное угощение, а проявление российской культуры, принадлежность всех социальных слоев — от царского стола до бедной крестьянской избы.

Надежда Кауровна любила помечтать. Когда она будет работать начальницей, у нее обязательно будут подчиненные, которые выполнят все приказы, потому что приказы у нее будут умные и значимые. Подчиненные будут удивляться и ловить каждое ее слово.

— Как это, Надежда Кауровна, вам это в голову пришло? — будут спрашивать они и добавлять: — В нашу голову ни за что и никогда такие мысли не приходят.

В ответ на слова подчиненных Кауровна будет усмехаться и откусывать мягкие вяземские прянички. Семен Чистов обязательно придет к ней с оказией, увидит, разглядит ее в новом образе и, чего не случается, захочет, чтобы они опять были вместе. Им было хорошо вдвоем, и она это помнит, помнит, как самое светлое время своей жизни. Она умирала от тоски и ревности, от взметнувшихся, как яркое пламя костра, оживших чувств.

В коридоре администрации стояла тишина, только слышно было, как шаркала тряпкой уборщица этажом выше. Яков Иванович так и не выходил из своего кабинета. Надежда Кауровна поправила шляпку и пошла домой.

Угорск, наше время

Наташка лепила пельмени, вернее, очень старалась это делать. Маруся ей помогала. Фарш катастрофическим образом не хотел оставаться внутри теста, расползался, проникал в мелкие отверстия и фыркал красными струйками.

— Как это мама каждые выходные умудрялась стряпать пельмени?! Это же просто нечеловеческие усилия! — удивлялась она, но сдаваться не собиралась.

— У нас все получится, — подбадривала Наташа себя и Мусю и продолжала мучить тесто. Девочка терпеливо ей помогала. После получасовой борьбы на кулинарной ниве пельмешки лепились ровные и аккуратные, как близнецы-братья.

— Вот какие мы мастерицы! — похвалила Наташа себя и Марусю.