и продолжает пожирать Землю, поистине непобедима. Если уж она питается самой материей, a. k. a. энергией, из которой соткан наш мир, то кормить ее пулями, гранатами и ядерными бомбами – как минимум наивно.

Джеронимо сидел в Центре Управления, а мы с Вероникой и Марселино стояли в гараже у открытого тоннеля, из которого веяло дыханием смерти. На лицо Марселино я старался не смотреть. Очень уж отчетливо там читалось желание схватить меня за шкирку и бросить в тоннель.

– Поэтому, – продолжал Джеронимо, – единственным мыслимым оружием против нее является антиматерия. Напомню физику: при соприкосновении молекулы материи и антиматерии феерически аннигилируются, осуществляя колоссальный выброс энергии. Читай: рванет так, что мама дорогая. Как я понял, в каждой пробирке три грамма антивещества. Это даст удар мощью в сто пятьдесят килотонн. Для сравнения, на Хиросиму сбросили где-то восемнадцать. Три пробирки, Николас. Сечешь, как может жахнуть? Мне нужны они все, потому что я хочу офигитительный фейерверк, сопровождающий возвращение солнца!

– О-бал-деть, – произнес я, потому что других слов у меня не было. Разве что синонимы нецензурные. То, о чем говорил Джеронимо, напоминало апокалипсис. Это ж с какого расстояния придется кидать антиматерию? Может, лучше уже отсюда?..

– Круто, правда? – Джеронимо не допускал и мысли об унынии. – Вы там готовы? Я готов!

Я посмотрел на Веронику и Марселино. Они стояли в таких же наушниках – их Джеронимо обнаружил в своем бездонном рюкзаке – и молча слушали. Они по правую сторону от тоннеля, я – по левую.

– Сеньор Робби! – крикнул я. – Ты готов?

– Готов, сеньор Риверос! – донесся электронный голос от дверей в лабораторию

– Тогда – давай!

Пол задрожал под ударами металлических ног. Я увидел через раскрытую дверь, как серебристое пятно перепрыгнуло через танк, а в следующую секунду оно уже влетело в гараж. Миг – и загрохотали пулеметы.

Я не решался заглянуть в тоннель. Лишь слышал, как там стрекочет, ревет и гремит. Чуть дольше, чем когда Джеронимо бросил гаечный ключ. Может, на мгновение. А потом, когда из тоннеля выкатилась половина головы сеньора Робби, всё стихло.

Половина головы остановилась, крутясь на том месте, где у человека должно быть ухо. Когда она остановилась, на меня безмолвным укором смотрел глаз робота. Гаснущая фара.

– И-и-и, спасибо всем! – воскликнул Джеронимо. – Тех, кого это шокировало, призываю выплакаться на груди друг друга. Конец связи.

Глава 21

Из гаража я выбежал. Никто не бросился меня останавливать, да и слава богу. Добежав до, казалось бы, нужной двери, я рванул на себя ручку, толкнул – заперто. Ах ты… Это не туалет, это гребаная Комната Сексуального Уединения.

– Сейчас открою, Ник, – встрял голос Джеронимо из наушников. – Не думал, что тебя это зрелище так возбудит.

Я швырнул наушники на пол, подлетел к соседней двери, нажал на ручку – открыто!

С унитазом я обнимался долго и страстно. Я всю душу в него вывернул, закончив исповедь горькой слизью и сухими спазмами. Полегчало. Как будто с психотерапевтом поговорил.

– Что скажете, доктор? – просипел я в белоснежную фаянсовую глубину.

Я старался не думать о том, что здесь бесчисленные тысячи раз сидела здоровенная задница Марселино Рамиреза. Я вообще старался не думать. Если бы не сигналы, которые получал мозг, я бы, наверное, считался потерявшим сознание. И, как всегда бывает у меня в таких ситуациях, сознание начало выкидывать фортели.

– Мне кажется, ты расстроен, – густым басом сказал унитаз. – Мы имеем тут дело с типичным случаем переноса. Ты, Николас, ассоциируешь себя с роботами. Они – бесполезные в текущей ситуации железяки, умеющие мыслить и чувствовать. Ты тоже не можешь найти себе применения, но мыслишь и чувствуешь. И теперь, когда при твоем пособничестве уничтожен один из этих роботов, ты с одной стороны ощущаешь себя предателем, а с другой – чувствуешь опасность. Смотри…

Унитаз выбрался из пола. Сам унитаз оказался головой существа, состоящего из ржавых труб. Труба-тело, трубы-руки, трубы-ноги. Человек-канализация прошелся по туалету, размахивая трубами-руками.

– Робот, погибший сегодня, – это лишь один из множества. Ты увидел, как он легко может погибнуть по воле того, кто знает или думает, что знает, как правильно действовать в текущей ситуации. И ты понимаешь, что когда придет твой черед, это не будет красивой сценой, как до сих пор рисовалось в твоем воображении. Тебя просто уничтожат – и все. Ты – песчинка в жерновах истории, до масштабов которой твоему скудному уму не дотянуться и за тысячу лет. И если вся твоя жизнь была унылой лужей жидкого дерьмеца, с чего ты взял, что после смерти или во время нее станешь героем?

Уперев руки-тру́бы в бока трубы́-туловища, он навис надо мной.

– Прости, – хрипло сказал я, – а ты точно психотерапевт?

– Нет, Николас. Я – унитаз.

Видение рассеялось. Я все так же висел над унитазом, бездумно таращась в ту субстанцию, что вылетела из моего чрева.

Нажав смыв, я подумал, что в нашем безумном мире, где синтезаторы питания генерируют пророчества, заставляющие людей убивать друг друга, вполне бы нашлось место для еще одного изобретения. Унитаз, который анализирует блевотину и различные спектры излучений мозга при рвотоизвержении, а потом дает блюющему сеанс психоанализа.

«Сеньор, вы находитесь в глубокой стадии алкогольного опьянения. А напились вы, чтобы ненадолго заглушить ощущение того, какой вы бесполезный и нелепый мудак по жизни».

Тьфу, опять я о себе… Надо завязывать с этой эгоцентричностью, ничего хорошего не выйдет. Нужна какая-то другая центричность. Например, марселиноцентричность – стараться стать таким же крутым, как он. Или вероникоцентричность – каждым своим действием стараться к ней приблизиться. А может, джеронимоцентричность? Нет… Раньше я мог стоять рядом с этим безумным гением, но теперь, когда мой разум опутан чувствами, это чересчур.

Умывшись и прополоскав рот, я вышел из уборной. В зале было пусто. Сердце у меня нехорошо ёкнуло. Только что здесь толпилась целая куча роботов, и вдруг – ни одного?!

Я заметался по залу. Квадрат пустоты напротив Комнаты Сексуального Уединения снова заполнился половым покрытием. Я опустился на колени, коснулся прохладного металла пальцами.

– Откройся! – шепнул я, уже зная, что ничего мне это не даст.

Роботы впервые за тысячи лет кому-то доверились, и это привело их к потере сеньора Робби. Бессмысленной, глупой потере. Как я, черт побери, мог поверить Джеронимо? «Он добежит, он быстрый, бла-бла-бла!»

– Простите меня, – сказал я. – Я не хотел…

Джеронимо сидел в Центре Управления, беззаботно насвистывая. Свист сопровождался пулеметным треском клавиш. Пулеметный треск, прямо как в том проклятом тоннеле, из-за которого мы здесь застряли.

Я зашел в гараж. Пусто. Как будто и не было ничего. Ни Марселино, ни Вероники, ни тоннеля – стена вновь стала стеной. И половина головы сеньора Робби исчезла. Забрал ли ее Марселино, чтобы выбросить в утилизатор? Или роботы утащили с собой последнюю память о павшем?

Но кое-что все-таки изменилось. Вернее, стало таким, как прежде. У левой стены вновь стоял желтый мотоцикл, опираясь на подножку.

Я облизнул губы, пытаясь побороть волнение. Приблизился, коснулся руля.

– Ройал, – шепнул я. – Ты меня слышишь?

Она слышала, и от этого осознания тишина казалась еще мертвее, еще страшнее. Я будто с грудой металла разговаривал.

– Знаю, ты не простишь предательства. Но я все равно должен извиниться. Сеньор Робби погиб напрасно. Я скорблю о нем не меньше вашего. И я… Да. Я виноват.

Ройал прислушивалась, но внимание ее было отстраненно-холодным. Как будто бы она была просто мотоциклом. Как будто бы я был просто человеком, а не Риверосом.

Сзади послышались шаги. Я продолжал смотреть сверху вниз на фару Ройал. Фара была побольше тех, что выполняли роль глаз для роботов. Интересно, как она трансформируется? Вот посмотреть бы…

Шаги остановились в дверях. Вероника? Должно быть.

– Не надо меня утешать, – сказал я. –