– Я тебе вроде велел не трогать мотоцикл.

Вздрогнув, я убрал руку. Повернулся. Марселино вошел в гараж, какой-то непривычно не желающий вытереть об меня ноги. Взгляд потеплел, что ли.

– Роботы вернули. – Он кивнул на Ройал. – Говорят, взяли починить.

Марселино пнул заднее колесо так, что Ройал подпрыгнула.

– И все равно не заводится!

Горечь переполняла его слова. Частица его тоже умерла сегодня, вместе с надеждой подчинить себе роботов и вырваться с базы. Против воли в сердце моем шевельнулось сочувствие. Где-то я понимал этого здоровенного подонка. Жил себе да жил, никого не трогал, вдруг свалились на голову трое психопатов, притащили на хвосте толпу агрессивных отморозков, угрожающих ядерным ударом. Да еще и база не слушается.

– Может, просто ты ее не заводишь? – буркнул я.

Ответный взгляд был так тяжел, что у меня подогнулись колени. Марселино вытащил из заднего кармана штанов ключ и бросил мне.

– Хочешь – сам попробуй.

Я держал ключ на ладони, и он жег мне кожу.

– Не сейчас. Если придет время – ключ мне не понадобится.

Марселино пожал плечами.

– Как скажешь.

Он вышел, оставив ключ у меня. И что это было? Отчаяние? Равнодушие? Протянутая рука дружбы? Очень походило на последнее. Но мне его дружба не нужна. Мне нужна Вероника.

Глава 22

Я заперся в лаборатории и ввел команды в компьютер. Устроившись в кресле, приготовился ждать. Тяжело было на душе, и я впервые в жизни четко понимал страшную правду. Не поможет ни жим лежа, ни стрельба по мишеням в тире, ни внеочередная порция овсянки.

Чтобы отвлечься, я размышлял о том, что происходит в лаборатории. Генетический материал из заборника попадает в анализатор, оттуда – в чан с аксолотлями. Вот он, стоит за стеклом – здоровенная такая бочка, готовая в любой момент клонировать нового Рамиреза. Лучшего. Лишенного недостатков старого.

Было в этом что-то пагубное, маниакальное – наслаждаться самосовершенствованием через саморазрушение. Сотни Рамирезов умерли здесь, растворились в этом же чане, чтобы дать жизнь новым, совершенным. И на мне всё оборвется. Зачем я продолжаю кормить заборник?..

Вот загорелась зеленая лампочка на пульте – это значит, что новый материал усвоен, и система готова представить мне голограмму того, что потенциально может произвести чан.

– Тебе бы накатить грамм сто пятьдесят, – сказал голографический Рамирез, появившись из воздуха.

– Бессмысленно, что бы это ни значило, – отмахнулся я.

– Судя по обильному биоматериалу, ты так и не добился самки человека.

– Не до того. – Я отвернулся. Все-таки неприятно было отчитываться перед самим собой. Перед тем, кто знает обо мне все. – Меньше чем через сутки базу уничтожат, и у нас нет никакой надежды спастись.

– У нас… – Рамирез прошелся по лаборатории, уперев руки в голографические бока. Сквозь него чуть-чуть просвечивал стол с пробирками, в одной из которых, закупоренной, оставалось то, что мелкий назвал «духи „Шанель №5“». – Как быстро ты научился говорить «мы». Знаешь, почему?

– Знаю. Командный инстинкт запрограммирован в моем ДНК изначально. Я ведь должен был присоединиться к всадникам постапокалипсиса.

– Верно! – Голографический палец взмыл ввысь. – Но еще глубже и надежнее в твоем генетическом коде прописан половой инстинкт, инстинкт самца. Ты чувствуешь себя несчастным, потому что отвергаешь его.

– Вовсе нет! – Я спорил сам с собой. – Я чувствую себя несчастным, потому что не могу защитить базу, выполнить свою первоочередную функцию.

– Не можешь изменить – смирись. Страданиями и страхом ты никакой пользы базе не принесешь. А вот уложить девчонку в койку и показать ей мощь Рамиреза – это в твоих силах. Подумай! Она ведь знает то же, что и ты. Как по-твоему, хочет она провести последние часы, трясясь от страха и молясь Господу, который давным-давно отвернулся от этого проклятого мира? Иди, Марселино! Иди и покажи ей любовь. Рядом с тобой находится живая симпатичная девственница. Это оксюморон, да будет тебе известно такое слово. Не разочаровывай меня.

Он исчез.

– Придурок, – буркнул я пустой и безмолвной лаборатории. – Если ты знаешь это слово, то и я его знаю. Мы читали один и тот же словарь.

И все-таки он был прав. Голографический, идеальный Рамирез, еще не успевший связать себя узами плоти, обрасти кучей условностей и предрассудков, говорил дело. С девственностью надо было чего-то решать.

Я с вызовом посмотрел на пробирку с «Шанелью».

***

Ройал так и не отозвалась. Я (Николас Риверос, если вы вдруг забыли. Хотя с чего вам вообще обо мне помнить? Кто я такой, черт побери? Всего лишь закадровый голос, сообщающий, что происходит с настоящими людьми. Тень от тени позора ничтожества) пошел было в кладовку, но через приоткрытую дверь увидел лежащую на ящиках Веронику. Сердце заколотилось, паника захватила мозг. Я не смог заставить себя оказаться с ней наедине.

Что бы ни значила эта шиза, она явно прогрессировала. Чувства загоняли меня в тупик, в глухой, сырой, вонючий, мерзкий тупик. Я видел себя в нем – скрючившегося, несчастного, икающего от страха. А надо мной высились Чувства. Они скалились, склонялись все ниже, норовя разорвать. Любовь. Ревность. Ненависть. Страх. Боль. Грусть. За их спинами – еще толпа плохо различимых персонажей.

Мне нужен психотерапевт. Настоящий психотерапевт, а не говорящий воображаемый унитаз! И не обдолбанный отец со своими литературными секс-мастер-классами. Настоящий терапевт и длительная терапия, которая затянется на годы, и, может быть, в итоге из меня выйдет нечто, похожее на человека.

«Или же вариант проще!»

Я подпрыгнул на месте – так явственно и знакомо прозвучал голос. Реальность исказилась, исчезла база. Я стоял над одинокой могилой посреди заросшего травой поля. Сверху сияла луна – как в кино. Воздух был густой, насыщенный ароматами. Почти как в оранжерее Красноярского Метро.

«Ты же видишь, их советы не работают, никто из них тебе не помогает. Ни унитаз, ни отец, ни Рикардо. Как насчет прибегнуть к помощи старого друга? Я умею управляться с чувствами».

На надгробии вспыхнула надпись: «Эмоциональный двойник». Я содрогнулся, когда на мое лицо легли блики от огненных букв. Пальцы правой руки что-то обхватили. Я скосил взгляд и увидел лопату.

«Копай, Николас! – шептал двойник из-под земли. – Тебе же хочется. Какой смысл притворяться мной, когда можно быть мной? Шесть футов, и ты счастлив. Начни сейчас, чтобы успеть до смерти».

– Ты же мертв! – простонал я. – Какого черта я оказался перед этим выбором? Такого не должно было быть!

А руки подняли лопату.

«Не ты меня убил, Николас. Поэтому для тебя я всегда буду жив. Мы оба знаем, что кишка у тебя тонка. Так что не болтай. Копай! Ниже, глубже. Освободи меня, и вместе мы будем счастливы».

В тот миг, когда лопата вонзилась в землю, я открыл глаза. Оказывается, так и стоял перед дверью в кладовку, смотрел сквозь щель на Веронику. Почему-то чувствовал перед ней вину. Но в чем я виноват?! Ей нравится Марселино, а без эмоций я перестану быть помехой. Что может быть лучше, чем смотреть со стороны холодным взором, как двое строят свое счастье, а потом рушат его?

Где-то там, в глубине подсознания, раскопки продолжались. А пока они не закончатся, на глаза Веронике лучше не попадаться. Поэтому я на цыпочках открался в сторонку и, уже ступая на всю стопу, осторожно пошел к двери, которую запомнил, как кухонную.

Там меня тоже поджидала засада. Стоило открыть дверь, как я увидел широченную спину Марселино. От произведенных мной шорохов спина подпрыгнула и развернулась лицевой частью.

– Ты чего здесь? – рыкнул покрасневший Хранитель базы.

– Ну, я, типа, это… – Я не посрамил впечатления, которое о себе создал. – Ну, там…

– Отвечать по существу!

Орать-то он орал, но орал как-то негромко, даже интимно. Если бы он был, допустим, симпатичной девочкой, и покраснел так же, и так же робко пытался на меня орать, я бы точно знал, что надо шагнуть вперед, приобнять и поцеловать, а дальше все уже