у Антона. Что уж он имел ввиду? Очередную пьянку в ресторане, которая может закончится неизвестно чем? Или сегодняшний этюд, после которого у молодого и подающего надежды режиссера произошла полная смена приоритетов в искусстве: – "Надо разделять жизнь и искусство. Надо доносить свои мысли и эмоции другими выразительными средствами, отличными от тех, что используют в быту всякое жлобье!" – кричал он, вернувшись в репетиционный зал, перепуганный и злой.

– Ты знаешь, Руслан, что я не хотел этого говорить. Тем более ему… В его присутствии. В присутствии всех них. Об этом я только тебе могу… Просто вырвалось.

– И хорошо, что вырвалось! И стул полетел красиво. – Руслан разлил по рюмкам. – Пусть теперь ломает голову: играл ты или хотел его пришибить? Стулья-то реквизитные, из спектакля – ими только поцарапать можно. Ты это знал, ты выполнял его задание. А то что он выполз из зала, как слизняк – это его проблемы!

– И чего я доказал? – ехидно спросил Антон.

– То, что ты хороший актер, дубина! Это ты доказал всем присутствующим и всем, кто об этом узнал после репетиции. А ему ты доказал, что можешь его напугать.

А вообще, – добавил Руслан спокойнее. – Ничего, никому, никогда – выговорил он по слогам. – Доказать нельзя. Это в принципе невозможно. Ни в театре, ни в жизни. Ты можешь приводить аргументы, можешь вертеться на пупе, – все без толку. Если не захочет мудак понять, ему можно бошку ломом прошибить, но вложить в нее здравый смысл не получится. И в театре та же херня. Ну, нравится автору некий написанный им подлец, и все зрители будут понимать – на сене подлец и негодяй, но драматург такой финал придумает, режиссер такую музыку в спектакль вставит, что зритель слезами умоется. Будет хлопать и восторгаться: мол, хоть и подлец, но такой миленький и такая умничка, что мы его теперь будем любить и им восторгаться. И пошлость публика проглотит, и отсутствие логики – все примет, как должное.

– Ты это к чему? – Антон, в очередной раз перестал понимать своего друга.

– А к тому это я, – ответил тот. – Что раз мы в театре, то и будем жить по его законам. Ну, не громил же к нему подсылать. Хотя … – задумался Руслан. – Может и стоит.

Он взял товарища за руку и вежливо попросил. – А теперь, дорогой мой человек, иди-ка ты на хер. Ты свою сцену сыграл, теперь моя очередь.

– Ты блин совсем допился. – Антон хоть и привык к выходкам своего друга, но иногда они его просто выводили из себя. Что приводило к конфликтам и даже дракам, по пьяной лавочке. – То – пошли посидим, то – вали. Иди ты сам туда!

И Антон решительно поднялся из-за стола. Настроение у него после сегодняшней репетиции было не ахти и даже нервное, он подумывал, а не двинуть ли своему товарищу в ухо, в целях профилактики и отдохновения душу, но Руслан и сам понял, что его заявление требует пояснений.

– Не злись. Я высказался грубо, но абсолютно по делу. Ты прекрасно начал, мой друг и я не хочу отставать. Мы должны играть: на сцене, за сценой – без разницы. Что у нас есть? Чем мы можем оперировать? Только тем, что имеем! И я хочу использовать весь наш инструментарий. Дело уже не только в этом режиссере – мы застоялись. Раз мы актеры – мы должны играть.

– Ты про что сейчас? – опять не понял Антон.

– После узнаешь, а сейчас ко мне придет девушка. – улыбка у Руслана стала плотоядной. Эта гримаса, которую улыбкой можно было назвать с некоторыми допущениями можно было назвать улыбкой, походило одновременно на оскал и маску пьяного сатира. – Я жду сюда Анечку Кирееву!

– Не придет.

– Придет!

– Не даст! Как ни проси не даст!

– Конечно не даст! – засмеялся Руслан. – И очень хорошо, что не даст. Хотя просить я буду так, как никого не просил!

– Зачем, идиот?

Антон оторопел от неожиданного заявления. Во-первых, потому что его друг вообще никогда о таком девушек не просил. Он ждал пока сами предложат, пока попросят. А во-вторых, с его репутацией сердцееда и Дон Жуана, унижаться перед первой секс бомбой театра, которая к тому же не умеет держать язык за зубами, означало потерять лицо. И потом, оставался главный режиссер, который хоть и был уже в летах, но все равно оставался в театре альфа самцом и делиться своими привилегиями был пока не готов.

– Генриху это не понравится?

– Что именно, Антоша? То, что мне отказали? Понравится и ещё как понравится! Это прибавит ему сил и азарта. Меня растопчут и выкинут, как одноразовые бахилы, а Генрих ещё и пожалеет на радостях.

– Но ради чего?

– Неправильный вопрос Антон! У меня есть пять минут, поэтому слушай и не перебивай. Не секрет, что все в театре, хоть раз признавались Анечке в любви, или просто умоляли её о взаимности. Все кроме меня и тебя. Но ты не в счет, потому что ты существо в её глазах, существо скорее инфернальное, нежели плотское и у тебя плохой характер. А вот мое равнодушие её бесит. Она однажды попыталась со мной поиграть в любовь. Просто из спортивного интереса, не в серьез, не до конца. Так, чтобы я повелся, а она посмеялась. Но я её послал. Отношения у нас потом нормализовались, но она этого не забыла. А теперь, я стану умолять её, я унижусь так, что она поверит. Конечно, она не позволит мне ничего лишнего, но она поверит. Поверит, потому что её очень этого хочется. Она даже станет меня жалеть, даже утешать будет, и ей от этого будет ещё приятней. Я столько сдерживал себя, только из-за того, что она была для меня не игрушкой, не прихотью, а настоящей одержимостью. Это будет очень льстить её самолюбию. Поэтому она не просто придет сюда сейчас, она уже летит. Итак, что мы имеем: бывший грешник, а нынче несчастный влюбленный, первая прима, ошалевшая от победы и наслаждающаяся возмездием, и тот, ради кого она меня бросила.

– Ты про Генриха? – спросил, совсем уже растерявшийся Антон. – Так ради чего это все.

– Ты опять не понял. – торжествовал Руслан. – Не ради чего, а ради кого.

Его друг все равно ничего не понимал и продолжал стоять, как столб.

– После поймешь, а сейчас вали. Она будет тут с минуты на минуту. Не хорошо, если тебя застанут со мной.

И Руслан,