идеи, и идеи у них были разными. Объединяло их только одно – все они считали себя и умнее, и талантливее Генриха Робертовича, именно в своей работе они видели будущее театра, а на него смотрели, как на нечто устаревшее и отжившее. Единственное в чем они отдавали ему должное, так это в том, что он все-таки не до конца замшел и погряз в хозяйственной рутине и смог разглядеть их потенциал.

Вот и теперь смотрел Генрих Робертович на молодого человека и может его даже и подмывало согласиться: идите, мол, Валерий Владимирович своей дорогой, дерзайте и творите, само реализовывайтесь и добывайте себе признание в другом театре а я, мол, посмотрю, как у вас это получится, посмотрю, как отнесется другой главный режиссер к вашей графомании, к вашему самоуверенному тону, а особенно к тому, что вы станете приставать к его актрисам. И не просто согласиться, а вышвырнуть наглеца из своего театра, наплевав на деньги департамента культуры. А может быть он думал о чем-то другом. Не знаю я этого, мой добрый читатель! Не в моих силах понять, о чем думают руководители театров, да и ход мыслей просто режиссеров, тех, что не являются главными, мне неведом. Уж сколько я не пытаюсь понять, сколько ни заглядываю им в глаза, а все равно не постигаю, ни их мыслей, ни их рассуждений. В этом и боль моя и мое спасение. Вот и теперь не стану я гадать об этом и не стану додумывать, а только расскажу, что беседа прошла на повышенных тонах и что разговор Генриха Робертовича с молодым человеком, мог слышать каждый, кто удосужился бы подняться на второй этаж лужского драматического театра, и что вышел из кабинета Валерий Владимирович растерянным и взъерошенным. Настолько он был сейчас не уверен в себе и растерян, что хотелось ему хоть с кем-нибудь поговорить. Только поговорить ему было не с кем. Не сложились отношения у молодого режиссера с актерами, с руководством он сегодня уже поговорил и это не принесло ему утешения. Единственный человек, к которому его сейчас тянуло, убежал от него в реквизиторский цех, потому что чашки и рюмки, бутафорские ножи и пистолеты, были Алене Игоревне милее чем московский режиссер.

Но и среди реквизита, Алену не оставили в покое. Помимо начальника цеха, там толкалось кучу народа: кто заходил попросить чего-нибудь перекусить, кто спрашивал чаю, а кто и просто так потрепаться – посплетничать.

– У Анечки, я слышала, роман с новым режиссером? – щебетала молоденькая костюмерша.

– Наша прима на меньшее размениваться не станет. – язвительно отвечала гримерша, которая не вполне забыла инцидент с щипцами для завивки.

И все эти разговоры ужасно Алену расстраивали. Не то чтобы она питала, какие-то матримониальные планы на Валерия Владимировича, скорее ей хотелось найти в его лице учителя и единомышленника, а эта история очень сильно роняла его авторитет в глазах молодой девушки. Впрочем, кто их разберёт, этих девушек, их души также закрыты от меня, как и души режиссеров. Хотя в наличии души у последних я все-таки не уверен. А у девушек-то душа непременно есть, душа подвижная и изменчивая, как и их настроение.

– Алена, привет. – раздался у нее за спиной голос Антона. – Ты не дашь мне на пару дней гитару из Островского? А то у моей колки полетели.

И почему-то ей стало опять хорошо и приятно.

Глава семнадцатая.

Признаюсь, мой дорогой читатель, что я в затруднении: написав уже несколько десятков страниц, я вдруг понял, что не потрудился придумать ни одного положительного действующего лица, и у тебя, мой преданный друг, может сложиться впечатление, что в театре таких просто нет. Что все мои герои – люди корыстные, подлые и с непременно больной фантазией. Что же мне сказать в свое оправдание? Чем утешить тебя? Разве только тем, сам автор этого опуса, является человеком до крайности неприятным и приписывает свои недостатки вымышленным героям. Что свои глупые идеи вкладывает в уста безропотных перед ним персонажей. Впрочем, только один и моих героев может выручить меня.

– Антон, привет! – Алена не просто обрадовалась, ей показалось, что именно этот человек, появившийся в реквизиторском цехе так неожиданно, может ей помочь. – Я дам тебе гитару, но у меня к тебе будет просьба … – девушка сбилась. – Не просьба, а скорее, разговор. Ты занят сегодня в спектакле? Нет? Вот и здорово! Можем встретиться часов в семь и попить чаю?

– Ну, конечно. Я гитару домой занесу и можем встретиться у театра.

Удивлен ли был Антон Андреев этим предложением молодой и симпатичной девушки. Хотел бы я сказать, что удивлен, но не стану лгать даже ради красного словца. Ох уж это актерское самомнение! Это ведь только кажется, что актерский путь усыпан цветами, которые несут ему поклонницы. Сколько отказов встречает он в своей жизни, сколько женщин его отвергло и сколько ещё отвергнет, но все равно в глубине души, в самом потаенном её уголке, всякий актер будет хранить уверенность в своей неотразимости. Не был исключением и Антон. Поэтому вместо искренней благодарности за то, что с ним, немолодым и категорически бесперспективным во всех отношениях артистом без звания, эта милая чудесная девушка хочет поговорить за чаем, он испытал неблагородное чувство удовлетворение. Что это за ответ, скажите на милость; "Ну, конечно"? Разве эдак должен реагировать интеллигентный, чувствующий человек, на подобный подарок фортуны. Конечно, нет! Никому не стоит испытывать эту самую фортуну подобной неблагодарностью. А то ведь она может показать свой ветренный и непостоянный характер. Впрочем, почему же только может? Она непременно сделает это. Надо только подождать. Если у тебя ещё осталось терпение, мой читатель, то подождем ещё немного и мы. Мы оставим реквизиторский цех и проследуем за Антоном Андреевым, выйдем вместе с ним из театра и пройдемся по тихим улочкам города Лужска, вдохнем свежий воздух русской провинции, взглянем на памятники деревянного зодчества, услышим шум воды на плотине и нагулявшись, наконец задумаемся о цели нашего путешествия. Так ведь часто бывает в жизни, что проживая день за днем и любуясь красотами, мы нет-нет, да и остановимся, чтобы спросить самих себя: А куда, собственно, я иду? Задумался об этом и Антон. Причем задумавшись об этом в глобальном, так сказать, смысле, он понял, что и в смысле самом прямом, он в некотором роде заблудился. Нет, он прекрасно знал город, хорошо в нем ориентировался, но вот зачем он оказался перед кафе Г`Раф в данный момент он не вполне понимал.