Он вытащил из кармана несколько фотографий Нечипоренко и бросил их на стол перед Якубой. Парень взял фотографии, принялся рассматривать.

— Не знаю. Это вроде их связной какой-то особый. Они его Чумаком называли. Мне показалось, что наши этого Чумака побаиваются. То ли он и не связной вовсе. А может, он присматривать за нашими с той стороны приставлен, и наши об этом знают.

— Часто он отлучался надолго?

— Он, как бы вам сказать… не отлучался, он появлялся у нас редко, и всегда наши очень нервничали. Но и ждали его. Может, он новости какие привозил, а может, приказы от тех, из-за линии фронта.

— Василь Маркович, почекай, я до тебе! — Худой, невысокий мужчина в латаной-перелатаной военного образца куртке из непромокаемого материала отделился от темной стены в переулке и подошел к Коваленко.

— Чего тебе, Михай? — устало спросил майор. — Если дело, приходи завтра в отдел милиции, поговорим. Или снова шпионов ловишь?

— Ось все ви смиетеся, а я правда хотив розповисти про подозрительного чоловика.

— Михай, давай завтра, а? — засмеялся начальник милиции.

— У мене е фотография!

— Черт бы тебя побрал, Михай. — Коваленко отошел к стене дома, где было потемнее, куда не светила ущербная луна, и стал слушать.

— Жинка заявилася у нас. Очи дурни, ходить по кладовищах, биля братських могил солдатив.

— И что? Какая-нибудь вдова?

— Вона не вдова, — со странной усмешкой покачал головой мужик. — Каже, що могилу сина шукае, загинув вин у ней в 41-м роци в цих мисцях або ще де. От и блукае по всий Украини, шукае його могилку.

— Михай, горе сейчас по всей стране, — устало махнул рукой Коваленко. — Может, она помешалась на этой почве. Ее пожалеть надо. Собрал бы сельчан, хлеба ей дали на дорожку…

— Хлиба? А ти подивися, Василь, на це! — Михай вытащил из кармана носовой платок, в который было что-то аккуратно завернуто. Под удивленным взглядом начальника милиции Михай вынул и протянул ему мятую, истертую фотографию.

— Что это? — Михай тут же щелкнул самодельной солдатской зажигалкой и поднес ее ближе к снимку. — Женщина? В немецкой форме? С немецкими офицерами на фоне расстрелянных людей. Что это, Михай?

— А це вона и е. Та сама жинка. Я ие видразу дизнався, як тильки побачив. Тильки волосся у неи седоваты. так зморшок на обличчи бильше стало.

— Откуда у тебя эта фотография, старый хрыч? — хмуро спросил Коваленко и стал озираться по сторонам. На улице было безлюдно и тихо.

— А ти забув? — прищурился Михай. — Всю родину мого брата тут каратели розстриляли. А командував ними он той офицер з цигаркою в роти. Коли у нас гестапо втекло, багато чого за витром литало, всяких папирцив багато було. И фотографий теж. Я тоди порився, пошукав в тий будивли, и попалася мени на очи ця фотография. Ось и берези, може, зустринеться вин мени.

— Ты хочешь сказать, что это она здесь бродит? — проговорил Коваленко.

— Вона це. Ти влада, я тебе и принис фотографию. Розберися. Мени все одно тоби нести або в НКВД. Ворог вона, винюхуе тут щось. Зло замишляе против народу.

— Ты прав, старик, — наконец согласился Коваленко. — Правильно поступил! Смотри, никому ни слова. Может, у нее тут помощники есть, другие враги, затаились и ждут, как гадюки, чтобы укусить побольнее.

Привычно прикурив одной рукой, Коваленко сунул спички в карман. Человек быстро привыкает ко всему, даже к собственному увечью. Вроде правая рука осталась, без левой все не так сложно, а вот нет ее, и — худо. Но научился Василь Маркович обходиться одной рукой. И картошку почистить мог, и прикурить, и лучины нащипать. Одинокому человеку в доме помощи ждать не от кого. Вот сам и учишься всему.

Коваленко поправил пустой рукав, заправленный под форменный ремень, и не спеша пошел по кладбищу. Там, на южном конце погоста была большая братская могила красноармейцев и командиров, погибших в боях этой весной. В начале мая школьники поправили заборчик, побелили памятник, высадили вокруг простенькие цветы. Военком обещал сделать список погибших для школьников. А те собирались своими руками изготовить деревянные таблички и выжечь на них фамилии похороненных в братской могиле. Сейчас у заборчика стоит жестянка, на которой вкривь и вкось написаны фамилии тех, о ком знали. Некрасивая жестянка, но у военкома много других дел, и школьники ждали.

— Вон она, товарищ майор, — подошедший парень в кепке, надвинутой низко на лоб, кивком указал на сгорбленную женщину, бредущую между могилками.

На ней была черная, протертая до дыр меховая безрукавка, толстый платок, постоянно сползающий с головы и обнажающий спутанные поседевшие волосы. Шаркая по земле растоптанными, не по размеру, солдатскими ботинками, женщина обходила могилу за могилой и вглядывалась в таблички. Она гладила каждый памятник, проводила по камню или металлу пальцами, и выглядело это так трогательно, по-матерински, что Коваленко невольно подумал, что старик Михай ошибся. Много сейчас, когда война откатилась дальше на запад, бродит бездомных, нищенствующих, тех, кто просто ищет пропитания и крова над головой, тех, кто разыскивает пропавших родственников. Живых или погибших. И таких вот несчастных, тронувшихся от горя умом тоже хватало. Хотя все это можно проверить и очень даже легко.

Майор, неторопливо покуривая, шел следом за женщиной, сокращая расстояние. Она ни разу не обернулась, хотя могла слышать его шаги, хруст веток под ногами.

Вот женщина добрела до братской могилы и остановилась возле жестянки с именами. Стала читать. Она водила пальцем и шевелила губами, как это обычно делают малограмотные люди.

— Здравствуй, мамаша, — сказал Коваленко, остановившись в двух шагах от бродяжки.

Женщина медленно повернулась, посмотрела на милиционера в форме.

— И вам доброго денечка, — тихо ответила она, чуть поклонившись.

— Есть у тебя, мать, документы какие-нибудь? — строго спросил майор.

— Есть, батюшка, а как же, — снова кивнула женщина, сохраняя в глазах привычную скорбь.

Она сунула руку за пазуху, извлекла оттуда маленький сверток — грязный клетчатый носовой платок. Коваленко наблюдал, как женщина разворачивает свое богатство. Под мятым паспортом сложены несколько советских купюр и дойчмарок, какая-то метрика с протертыми сгибами. Наверное, свидетельство о рождении. Еще там были продуктовые карточки, кусок зачерствелого хлеба и бумажный пакетик, который совсем растрепался, в нем виднелись детские волосы. Многие женщины так делали — оставляли на память волосы своих детей после первой в их жизни стрижки.

Коваленко взял протянутый ему паспорт и раскрыл его. Документ был в таком состоянии, что женщину давно пора было наказать за такое обращение с паспортом гражданки СССР. Он явно не один раз побывал в воде, его мяли и трепали. Фотография была подпорчена, половина надписей не читались. Наверное, женщину жалели милицейские патрули и после проверки документов отпускали. А может, и не проверяли вовсе.