г-н Гурджиев сказал мне: «До вечера – научитесь играть басовые партии». Хотя я был музыкантом и композитором, я никогда ранее не держал в руках скрипку, но если г-н Гурджиев чего-то хотел, это должно было быть сделано. Итак, когда вечером нас всех созвали вместе, я играл на скрипке аккорды. Тогда г-н Гурджиев начал что-то играть на гитаре, а Шандаровский и я должны были повторять эту музыку. Шандаровский играл мелодию, а я аккомпанемент. Прошло немного времени, и мы научились воспроизводить всё, что он хотел.

Через несколько дней мы начали учить петь всех, кто мог сносно воспроизвести более или менее правильный музыкальный звук. Они пели то, что мы играли на скрипке.

Другим вечером, когда прибыли ученики, г-н Гурджиев взял гитару и заставил нас всех петь. Мы вскоре запомнили мелодию, и чем больше мы пели, тем сильнее и непреодолимее становилась проникновенность мелодии, и тем сильнее становилось молитвенное состояние. И не только в нас; Мандзавино и его жена, которые жили в доме неподалёку, не могли сделать ничего лучше, как прийти и спросить: «Что это за неизвестную религиозную песню вы исполняете?»

Я помню, что Петров был просто поразительно лишён музыкального слуха. Он был не способен точно воспроизвести ни единой ноты. Он был одним из любимых учеников г-на Гурджиева, с которым тот много работал по самоконцентрации и самонаблюдению.

В моём присутствии г-н Гурджиев с гитарой в руках всё-таки добился от Петрова точного пения конкретной ноты. Во время многократных повторений г-н Гурджиев рекомендовал ему внимательно наблюдать все ощущения в своей гортани. Немного позже, на основе этих ощущений, Петров смог воспроизвести ту же ноту. И он повторял её не только в тот вечер, но и днями позже, всякий раз, когда я просил. Более того, в такой форме он научился тому, что называется «абсолютным слухом». И я могу это утверждать, потому что от рождения у меня абсолютный слух, и «до» в моей голове не может быть смешано с какой-то другой нотой. Это была демонстрация нового метода сольфеджио, основанного не на механичных факторах, но на сознательной самоконцентрации и самонаблюдении.

Г-н Гурджиев знал, как вывести человека из его обычного состояния и поднять на высший уровень. В такое время все мирские желания, такие как здоровье, роскошь, еда, вино, женщины, становились тусклыми и такими невообразимо мелкими, будто бы совсем не существовали. Не было чувства потери, потому что светил новый свет, и можно было почти прикоснуться к той цели, к которой вёл г-н Гурджиев.

Но потом г-н Гурджиев в одно мгновение менялся, активизируя человеческую часть, у которой все эти стремления были… и ты снова начинал с удовольствием чувствовать их все и – о ужас! – даже переполняться ими.

Как так получалось, что в такие моменты нам никогда не приходило в голову: почему г-н Гурджиев ведёт себя таким образом? По пути в Уч Дере прошлой осенью он сказал мне: «Со сволочами я сволочь. С хорошими людьми я хороший человек». Другими словами, среди множества наших маленьких «я» много сволочей разного рода, пытающихся обмануть наше истинное «Я». Нам нужно принять наши реакции, как отражение себя в зеркале, но быть умнее, чем они.

И сейчас, в Ессентуках, он говорил нам: «Я могу поднять вас до небес в один момент, но насколько быстро я вас поднял, настолько быстро вы упадёте вниз, потому что вы неспособны там удержаться». И добавил: «Если воду не довести до 100 градусов, она не закипит». Таким образом, в нашем осознанном развитии нам нужно было достичь точки кипения, или в нас ничто не кристаллизуется; если будет не хватать хотя бы одного градуса, мы снова упадём вниз.

Мы также начали видеть более чётко роли личности и сущности. Г-н Гурджиев часто говорил: «Что хорошо для личности, то плохо для сущности». С другой стороны, он никогда не разрушал нечто настоящее в человеке, только ставил всё на свои места. Под маской ложной личности г-н Гурджиев становился нашим искусителем.

Как искуситель он провоцировал в нас сильные внутренние переживания, выражающиеся в жизни через то, что называется «негативные эмоции». У нас была возможность трансформировать их, наблюдая за ними и размышляя о них. В некоторых людях он пробуждал обиду, злость, ярость и прочее, пока человеку не оставалось ничего другого, как признать их в себе. Других он осыпал похвалами – «вы единственный всё точно понимаете», «только вам я могу доверять» – пока вся их гордость, амбиции и самоуважение не исчезнут в той точке, где человеку не остаётся ничего другого, как увидеть собственную ничтожность. Наблюдая себя, человек пробуждает свой истинный ментальный центр и приобретает реальную ответственность.

Подлинное значение искушения происходит из школ, где оно создаётся для Работы. С помощью такой Работы в школе под руководством учителя может быть развита сущность человека. Когда личность заставляют страдать, она производит «фермент»; не нужно избегать этого страдания, потому что «фермент», эта «искра», этот «огонь» питает сущность: «Что плохо для личности, то хорошо для сущности».

Всё это чрезвычайно трудно. Но человек обладает глубинным пониманием, что он всегда способен перенести то, что ему посылается. Для тех, кто на самом деле хочет работать, отношение должно быть одно – принятие.

С г-ном Гурджиевым нам всегда нужно было правильно реагировать на его требования. Это становится возможным, если человек «настоящий», если у него есть сознательное ощущение себя самого, или «Я есть»…

Мы счастливы, что сохранили в своих записях то, что г-н Гурджиев сказал нам однажды вечером про сознательное ощущение истинного «Я». Это было в то время, когда он планировал представить свою Работу обществу и открыть некую формальную организацию. Мы сидели вокруг обеденного стола, когда кто-то спросил, что Институт может дать человеку. Г-н Гурджиев, как часто он это делал, начал ходить взад и вперёд вокруг стола, отвечая:

Институт открывает новые горизонты для человека и даёт прочное ощущение человеческого существования. Человек начинает чётко видеть, что всё, что он ранее считал столь драгоценным и внушительным – это только карточный домик, только идеалы, искусственно созданные им или другими, и от этого ничего не останется. Но человек цепляется за всё это, потому что боится оказаться перед пустотой, перед бездной…

Он чётко понимает, что необходимо всё это выбросить, разрушить этот карточный домик, и тогда, кирпичик за кирпичиком, построить нечто, что ничто не может разрушить. В уме он знает это и желает этого, но боится отказаться от всего своего прошлого; может