только выражения своей веры, но и публичного унижения Филиппа, организованного английским королем. По крайней мере, так будет вспоминать Филипп этот день до самого последнего своего вздоха.

Беренгария улеглась, подложив под голову локоть, и несколько озадаченно посмотрела на мужа. Обычно тот засыпал сразу после любовных ласк. Сегодня, однако, Ричард был не только бодр, но и разговорчив — уже больше часа он расписывал во всех подробностях свою стычку с французским королем, перемежая рассказ ядовитыми замечаниями насчет несостоятельности Филиппа как мужчины и как монарха. Беренгария очень радовалась желанию супруга обсудить с ней удивительные события дня и крайне возмущалась решением Филиппа бросить крестовый поход, поэтому в ее лице Ричард обрел идеального слушателя, полностью убежденного в его правоте, несмотря на частичную неискренность насчет намерений в отношении Кипра.

Однако через некоторое время наваррка убедилась, что его красноречие подпитывается чем-то большим, нежели гнев. Положив ладонь ему на плечо, она ощутила напряжение стальных мускулов.

— Ричард, я вполне понимаю твою досаду на Филиппа. Но разве не облегчение осознавать, что ты будешь избавлен теперь от его хитрости и злобы, особенно раз большинство французов остается? Почему бы тебе не порадоваться факту, что ты становишься единоличным командиром христианских сил?

— Да, я рад избавиться от Филиппа, — согласился король. — С ним в качестве союзника я чувствовал себя кошкой, у которой молоток привязан к хвосту. Главная беда, Беренгуэла, в его крайней ненадежности. Он возвращается не потому, что болен. Его цель — вырвать Фландрию у Бодуэна де Эно. А затем Капет обратит свой завистливый взор в сторону моих доменов, в направлении Вексена и Нормандии.

— Но земли человека, принявшего крест, неприкосновенны. Разве папа не отлучит его за такой тяжкий грех?

— В совершенном мире так и произошло бы. Насчет нашего я не так уверен.

— Но как может святой отец не принять мер? Папский престол неизменно проявляет полную поддержку отправившимся в паломничество. Какой позор, если Церковь позволит причинить вред владениям или семьям тех, кто сражается за Господа нашего Иисуса Христа в Святой земле?

Такая горячность вызвала у него улыбку.

— Я и не собираюсь спорить с тобой, голубка. Надеюсь, новый папа разделяет твои убеждения по части долга Церкви защищать принявших Крест. Но все, что я могу сделать, находясь в Акре, это послать весточку к моей матушке и епископу Лоншану с предупреждением, что французский волк скоро станет рыскать в поисках добычи.

Молодая женщина с грустью посмотрела на мужа. Как несправедливо, что ему предстоит страдать от предательства Филиппа, пока весь христианский мир видит в нем спасителя Священного города. Ричард словно ощутил ее отчаяние, потому как придвинулся ближе и взял ее руку. Но от этого жеста утешения у нее из глаз брызнули слезы. За время болезни Ричард лишился ногтей, и хотя то была мелочь, вид обезображенных пальцев напомнил ей, как близок был супруг к смерти.

Беренгария постаралась скрыть печаль, потому как даже краткий опыт семейной жизни научил ее, что мужчины терпеть не могут, когда их жалеют. На подушке лежали несколько медно-рыжих волосков, и она попыталась смахнуть их, пока он не заметил, памятуя предупреждение Джоанны о его тщеславии. Но добилась только того, что привлекла к ним внимание Ричарда.

— Странно, — промолвил он. — Генрих говорил, что начал терять волосы месяца два спустя после болезни. Интересно, почему у меня это началось так рано?

Ее удивило, что говорил Ричард совершенно спокойно.

— Так тебя не беспокоит то, что... что ты теряешь волосы?

— Ну, обеспокоит, если они не вырастут снова, — с улыбкой отозвался король. — Если честно, я не был бы счастлив, случись это перед важным событием вроде моей коронации или нашей свадьбы. Сомневаюсь, что корона выглядела бы на мне достаточно внушительно, будь я лыс как яйцо. Но если уже мне предстоит лишиться волос, то лучшего времени, чем сейчас, просто не придумать. В ходе кампании у меня едва ли найдется минута посмотреться в зеркало.

Тут он рассмеялся, словно вспомнил что-то.

— У солдат много грехов, но тщеславие не входит в их число. Да и откуда ему взяться: с какой стати человек станет переживать о потере волос, когда в любой момент может потерять голову?

Ричард слишком поздно заметил тревогу в глазах жены и поспешил отвлечь ее мысли от опасностей.

— Женщине тяжело представить себе войну, Беренгуэла. На ней мы ведем в высшей степени скромную жизнь. Обходимся без роскошеств, вроде этого. — Он похлопал по перине. — Или этого... — Тут его ладони сжали груди супруги. — Едим то, что можно приготовить на походном костре. Мыться приходится, как правило, в холодной воде, поэтому вскоре от нас начинает разить, как от хорьков. Нас сопровождают прачки, поэтому хотя бы одежда иногда стирается, и еще они стараются не допустить, чтобы слишком завшивели. Но можешь быть уверена, что выгляжу я не как тот нарядный павлин, который ослепил Исаака Комнина и киприотов!

Ричард снова рассмеялся, но Беренгария была удручена картиной, отложившейся теперь у нее в голове. Неужели мало, что мужчины подвергают опасности свою жизнь? Неужели им надо еще выносить и такие неудобства?

— Как ужасно, Ричард!

— Нет, ничего подобного, — возразил он. — Это жизнь воина, не больше и не меньше. Хочешь знать правду, голубка? Я люблю ее. Это тот мир, который я познал в пятнадцать лет, и единственный, который хочу знать.

Она села в постели, забыв прикрыться простыней — так сильно взволновали ее последние его слова.

— Но почему ты ее любить, Ричард?

— Это вызов. Мне нравится испытывать себя, доказывать, что я лучший. Не потому, что я сын Генриха Фиц-Эмпресса или ношу корону. Лучший, потому что превосхожу всех во владении мечом. Потому что оттачивал это умение вот уже двадцать с лишним лет. Потому что когда я верхом на Фовеле, то чувствую, что мы с ним одно целое и он чувствует то же самое. Потому что на поле боя я способен свершить то, чего не может никто. Иногда мне кажется, будто я знаю, что собирается сделать другой человек еще до того, как он сам это понял. А когда бой заканчивается, я знаю, что лучший, потому что заслужил это.

— Тебе никогда не бывает страшно?

На этот вопрос Ричард ответил не сразу, а поразмыслив:

— Наверное, хотя трудно отличить страх от возбуждения. Но мне давно известно, что я не испытываю того