Грегорович снисходительно пожал плечами.

– Люди уже работают, – напомнил Макар.

– Пусть работают, – великодушно разрешил Богдан. – Улики там собирают, или как его… отпечатки. А потом исчезнут. Если кто-нибудь из них проболтается журналистам, его, голубчика, вышибут с работы скорее, чем он успеет вздрогнуть. Это я обсудил с…

Он назвал фамилию, и вздрогнул уже сам Бабкин.

– Все результаты экспертиз и прочее попадет к вам, – дополнил камердинер. – Все, что знает следователь, будете знать и вы.

– В этом нет ни малейшего смысла, – терпеливо повторил Макар. – Мы ведь не зря специализируемся на розыске пропавших людей. Потому что этим вопросом наша полиция в действительности толком не занимается. Но подряжать нас на расследование убийства – попусту тратить ваши деньги и наше время. Что мы сможем? Только побеседовать с гостями. То же самое сделает и следователь. Только он, в отличие от нас, еще располагает всеми уликами, результатами экспертиз и тому подобным, вплоть до анализа волос, ногтей и отпечатков. У нас нет даже сотой части подобных возможностей. Мы вам не нужны.

– По большому счету, – подал голос Бабкин, – задача чисто техническая. Убийство было спонтанное, я уверен в этом процентов на девяносто. Кто-то зашел за парнем в оранжерею, убил его и сбежал. При таком раскладе не до того, чтобы подчищать за собой следы. По ним его и возьмут.

Повисла пауза. Кеша молчал, то ли исчерпав аргументы, то ли подбирая новые. Бабкин поймал себя на том, что ожидает ответа именно от Кутикова, начисто игнорируя его шефа.

И как выяснилось, напрасно.

– Ну и что вы в таком случае теряете?

Макар и Сергей озадаченно взглянули на певца. Грегорович невозмутимо пожал плечами и повторил:

– Что вы теряете, милые мои? Если все расследование проведут за вас, а вам останется только перетереть с моими гостями? У нас тут девки красивущие, между прочим! А голосистые! Да и сам я ничего.

Он приосанился. Камердинер отчетливо хмыкнул, и Грегорович притворно насупился:

– Давай, списывай меня со счетов, сволочь безжалостная.

Но долго придуриваться не стал. Загибая длинные пальцы, перечислил:

– Половина гонорара ваша при любом раскладе. Работенка – как это у вас выражаются? – непыльная. Срок – всего два дня. Опросить нужно дюжину человек.

– И эта дюжина не горит ни малейшим желанием с нами общаться. На что имеет, кстати, полное право.

– Будут, будут общаться, – заверил Грегорович. Прозвучало, надо сказать, очень убедительно. Кажется, с легкой угрозой по отношению ко всей дюжине сразу. – Куда охотнее, чем со следователем. Все выложат начистоту, как исповеднику.

Богдан поднялся и уставился на Макара:

– Считай, милый, у тебя карт-бланш, подписанный лично мною. На таких условиях согласишься мне помочь?

Он прищурил восточные глаза.

Бабкин упустил момент, когда из капризного ребенка, требующего невозможного, Грегорович преобразился в надменного персидского шаха. По-прежнему требующего невозможного, но теперь уже с полным осознанием своего права на получение всего желаемого в этом мире. Включая и невозможное.

Илюшин задумчиво потер нос.

– Вы так и не ответили, зачем вам мы, Богдан Атанасович. И каким образом вы собираетесь следующие двое суток удерживать в доме всех гостей?

Грегорович обнажил белоснежные зубы.

– Ключевое слово: шумиха. Все ее боятся, не только я один. Если вы за два дня найдете убийцу и выдадите его следователю, у нас будет козел отпущения.

– А если не найду, то козлами станете вы все, – понятливо кивнул Илюшин.

Богдан наконец расцепил длинные пальцы с розовыми ногтями.

– Публика нас разорвет. Пока убийца не найден, на его роль будут примерять каждого. Выкопают все наши грешки! Вытащат исподнее из бака с бельем, вывернут наизнанку и станут коллективно рассматривать с лупой и принюхиваться. – Грегорович так выразительно сморщился, будто ему и впрямь сунули под нос грязные трусы. – Мы все хотим этого избежать, поверьте. Если кто-то сейчас заявит, что собирается уехать, он подпишет признание в своей виновности.

Певец отошел к приоткрытому окну и встал, сложив руки на груди и выпятив подбородок: ни дать ни взять полководец перед битвой. Синий халат заплескался на ветру.

– Красавец вы, Богдан Атанасович, – подобострастно прошелестел камердинер. – Аж смотреть тошно.

Грегорович молниеносно обернулся и рявкнул:

– Пошел вон, хам!

– От окошечка-то отойдите, продует ведь, – не моргнув глазом, попросил Иннокентий. – Вам бы сейчас поберечь себя, а не рисоваться как павлин.

– Привычка, – буркнул Грегорович, возвращаясь за стол. – Должен же я был поразить…

Он широким жестом обвел рукой Макара и Сергея, но Бабкин отлично понял, что его захватили в этот круг исключительно из вежливости.

– Считайте, что поразили, – весело сказал Илюшин. – Начинаем работать!

Сергей про себя взвыл, как медведь, которому сообщили, что ближайшую неделю он будет стоять у входа в ресторан «Русское раздолье» с картузом в лапах и время от времени отплясывать камаринского под балалайку.

– Бесподобно! – просиял Грегорович. – С чего начнешь?

– С вас, Богдан Атанасович.

Сергей вытащил из кармана блокнот. В отличие от Илюшина, он всегда делал записи. Но не из опасения что-то забыть – память у него, как и у Макара, была цепкая – а потому что это был один из многих ритуалов, позволявших сосредоточиться и войти в рабочее состояние. То есть такое, когда в голову не лезли настойчивые сравнения с медведем.

Блокнот для Бабкина был тем, чем является униформа для официанта или колпак для повара. Ключ, открывавший дверь с табличкой «расследование началось».

– Давайте начнем с того, что вы видели, – попросил Илюшин. – Только сначала ответьте мне на вопрос: почему вы на самом деле пригласили Джоника?

2

«Всем будет врать, что хотел наладить отношения с врагом. Бред! Богданчик – и примирение? Да он злопамятен, как слон. Точнее, слониха. Говорят, самки памятливее самцов.

И это правильно, между нами, девочками, говоря. Нас больше обижают. Нам следует крепче держать в уме, кто на что способен.

Вот, скажем, я…»

Кармелита прервала мысленный монолог и резко задвинула ящик стола. Тот глухо клацнул, в глубине его что-то заклинило, и ящик остался перекошенным, как вставная челюсть старика.

Где же, где же?..

Она вихрем промчалась по комнате, крутя головой, сжимая и разжимая кулаки. Непрерывное движение помогало ей сосредоточиться. Больше того: войти в состояние, в котором она начинала соображать в десять раз лучше, чувствовать острее. Словно живешь быстрее окружающих. Быстрее самой жизни.