манер, так что напоминали заезжих шутов.

Стремясь расположить селян к себе, Шарур щедро раздавал браслеты. Он приказал открыть небольшой кувшин с финиковым вином и пустил его по рукам. Каждый делал по маленькому глотку и передавал другому, пока кувшин не опустел. Шарур не волновался. Это в Гибиле кто-нибудь обязательно пожадничал бы и сходу отхлебнул бы полкувшина.

В Гибиле люди и в самом деле больше думали о себе и меньше о богах, чем здесь. Шарур предпочитал не вспоминать об этом.

Женщина, на которой кончился кувшин, слизнула языком последнюю каплю и вернула сосуд Шаруру с улыбкой:

— До сих пор мы не видали такого щедрого караванщика. — Ее поза и блеск в глазах наводили на мысль, что если бы он был еще немного пощедрее, мог бы получить кое-что…

— Мы торгуем со всеми, — громко заявил Шарур, и многие крестьяне округлили глаза, услышав, как он говорит на их языке. — Большое и ценное мы меняем на такое же большое и ценное, а за то, что поменьше, поменьше и просим. — Ни один из богов Алашкурру не запрещал своему народу обменивать еду и корм для ослов на безделушки, которыми он благоразумно запасся, собираясь в путь.

В окружении толпы крестьян караван миновал каменные хижины, стоявшие под стенами Залпуваса, и дошел до ворот крепости. Один из стражников признал караванщика:

— Это никак Шарур, сын Эрешгуна, из Гибила в Междуречье? — Его голос выражал явное удивление, больше приличествовавшее юнцу, а не солидному воину с проседью в бороде.

— Верно говоришь, Малатьяс, сын Луккаса, это я, — ответил Шарур. — Я молюсь, чтобы твой могучий ванак, Рамсайс, сын Радаса, цвел и хорошел, как пшеница на твоих полях. Я молюсь, чтобы он цвел, как яблони в ваших садах. Я привез много прекрасных вещей, и готов торговать с ним или с его торговцами: мечи, наконечники копий, ножи, лекарства и…

Он резко замолчал. Малатьяс не обратил внимания на его отработанную речь. Он гневно воскликнул:

— Разве ты идешь не из Туванаса, Шарур, сын Эрешгуна?

— Да, — признал Шарур.

— И что, когда ты там был, — настаивал Малатьяс, — боги не предупредили тебя, чтобы ты не совался дальше в горы Алашкурру?

— Ничего такого не было, — честно признался Шарур. Тарсий предупреждал его о многом, но не об этом. Возможно, бог и другие божества предполагали, что запрет на торговлю повергнет Шарура в такое уныние, что и не подумает продолжать путь. Но они не его боги. Они плохо его знали. Поэтому он рассудительно продолжал: — Если бы боги запретили мне навестить вас, как бы я мог здесь оказаться?

— Вот я и сам думаю… — Малатьяс в замешательстве поскреб лохматую голову. — Мы были уверены, что…

— Ну, раз уж я здесь, — перебил его Шарур, — да еще с товарами, которые наверняка порадуют могучего ванака Рамсайса, может, ты впустишь меня в великий город Залпувас?

Подобно стражникам в Туванасе, Малатьяс и его товарищи явно не хотели пускать караван в город. Но, как и те стражники, не могли решить такую проблему сами.

— Пусть могучий ванак сам решает, как с вами быть, — сказал Малатьяс, но прозвучало это скорее предостережением, чем приветствием. Он отошел в сторону и пропустил Шарура и его спутников в Залпувас.

Залпувас располагался глубже в горах, чем Туванас, гости здесь бывали реже. Пара маленьких постоялых дворов, грязных и темных, с кислой соломой в конюшнях — вот и все, на что могли рассчитывать путешественники. Единственным их достоинством в глазах Шарура было то, что хозяева не суетились, принимая плату за размещение каравана бусами, браслетами и кусочками серебра.

— Может, боги Алашкурри и против нас, — сказал Мушезиб, потягивая местное горьковатое пиво, — зато трактирщики здесь не такие суетливые.

— А чему тут удивляться? — ответил Шарур. — Когда это ты слышал о богах, которые обращают внимание на трактирщиков?

Мушезиб расхохотался и разбрызгал пиво на стол. Но Шаруру было не до смеха. Никто из торговцев медью Залпуваса не обратил внимания ни на него, ни на его караван. Он отправился навестить людей, с которыми торговал в предыдущих путешествиях, но двери ему так и не открыли, хозяева как будто никогда не слышали его имени. Он отправил сообщение Рамсайсу, сыну Радаса, с просьбой об аудиенции. Ответа от ванака не было.

В отчаянии Шарур послал Рамсайсу один из лучших мечей, привезенных из Гибила. Сработало. Ванак послал слугу на поиски Шарура. Шарур поклонился слуге, как самому хозяину, и сказал:

— Передай могучему ванаку, что я польщен его вниманием. Я уж думал, он меня не заметит.

— Рамсайс, сын Радаса, могучий ванак Залпуваса, замечает все и всех, кто внутри этих стен, — ответил слуга.

— Искренне рад, — кивнул Шарур. — Он, наверное, замечает и то, что происходит за стенами его крепости?

— Нет, об этом речь не идет, — сказал слуга. — Он же не бог, а только слуга богов, у него не такой широкий кругозор, как у них.

— Я так и думал, — ответил Шарур. — Посылая ему меч, я имел в виду как раз то, чего он не видит: другие ванаки в других долинах вовсю вооружают своих людей таким оружием. Ванак же не захочет отставать от соседей. Я как раз хотел предложить ему приобрести побольше таких клинков.

Слуга от удивления открыл рот.

— Не могу поверить, что другие ванаки… — Он спохватился. — Впрочем, кто знает, до какого разврата могут дойти люди из других долин? — Пару раз кашлянув, он продолжил: — Я передам могучему ванаку Рамсайсу, сыну Радаса, твои слова. Решать все равно ему, а не мне.

Рамсайс прислал за Шаруром на следующий день.

Шарур почтительно склонился перед ванаком Залпуваса, словно перед ним был Кимаш, лугал Гибила.

— Ваше внимание — большая честь для меня, Рамсайс, сын Радаса — сказал он.

Рамсайс хмыкнул. На самом деле он больше напоминал Шаруру Мушезиба, чем Кимаша: перед ним был прежде всего боец. Узкое, сдавленное с боков лицо с крючковатым, как ястребиный клюв носом. Он привык нападать первым. В этом Шарур убедился, заметив, как правитель подался к нему со своего высокого кресла.

— Твое появление действительно привлекло внимание, и будь уверен, оно не ослабнет, пока ты здесь. —