Правитель говорил хриплым голосом, как люди, которым часто приходится выкрикивать команды на поле боя. А то, что ему приходилось драться с соседями, и довольно часто, легко быро понять из рельефа, окружающего его город. Каждая соседняя долина — во-первых, прибежище хищных соседей, и во-вторых, место возможного следующего грабежа. — Да, тебя заметили, Шарур, сын Эрешгуна. Что ты там говорил насчет моих соседей. Они в самом деле покупают у тебя клинки?

— Я ни словом не упомянул их интерес к моим мечам, могучий ванак, — ответил Шарур, хотя именно такое впечатление он хотел произвести на слугу Рамсайса. — Я только сказал, что они приобретают их. Гибил — не единственный город Кудурру, торгующий со многими долинами и крепостями Алашкурру, но наши клинки — и другие наши товары, а у меня их много, — одни из лучших, которые можно найти. Вы имели дело со мной; вы имели дело с моим отцом. Поэтому знаете, что слова мои правдивы.

— Верно, я вел с тобой дела, и с твоим отцом тоже. — Рамсайс облизнул губы. — Ты прислал мне великолепный меч.

Шарур поклонился.

— Ванак не заслуживает худшего меча.

— Но ты из Гибила. — Как и Хуззияс до него, Рамсайс явно испытывал противоречивые желания. С одной стороны, он безусловно хотел заполучить то, что привез Шарур из Междуречья. На этом желании строилась вся торговля Шарура, его отца и вообще всех торговцев Гибила, когда они имели дело с Алашкуррутом. С другой стороны, Рамсайс боялся.

— Да, я из Гибила, — согласился Шарур. — Я и в прошлом году был из Гибила. Но тогда вы радовались моему приходу, Рамсайс, сын Радаса. Вы с удовольствием торговали со мной, купили у меня много товаров. — Шарур специально говорил с горечью в голосе. У него были на то причины.

Свирепые глаза Рамсайса обратились к потолку. Имея практически неограниченный запас дерева, жители Алашкурру часто использовали его там, где, по мнению Шарура, вполне можно было обойтись глиняными кирпичами. В некоторых долинах еще дальше Залпуваса, ему встречались целые деревянные дома. Глаза Рамсайса блуждали по залу. Шарур понял, что ему удалось поставить ванака в неловкое положение. Это могло оказаться полезным, а могло принести неприятности, если бы смущение сменилось гневом.

К его удивлению, смущение правителя сменилось сожалением.

— Да, я был рад тебя видеть, Шарур, сын Эрешгуна, — со вздохом сказал Рамсайс. — И торговать с тобой мне нравилось. — Сейчас ванак выглядел скорее дичью, чем охотником. Его хриплый голос понизился до шепота. — Как воин, я и теперь рад тебе. Но я не только воин. Я правитель, который повинуется своим богам. Я не могу торговать с собой. Я не стану ничего у тебя покупать. Так хотят мои боги. Когда мы воюем с соседями, мои люди подчиняются мне. А я подчиняюсь нашим богам.

— Но между нашими городами нет вражды! — воскликнул Шарур.

— Нет. Но ты из Гибила, а значит, враждуешь с богами Алашкурру. Кстати, воюешь ли ты с другими Кудурру?

— Нет, — решительно отвечал Шарур. — Тысячу раз, нет. Просто мой бог — Энгибил. Я и весь Гибил поклоняемся ему.

— Но он не правит вами, — сказал Рамсайс, и Шарур ничего не ответил. — Вот в этом и суть. Вот поэтому боги моей земли тебя опасаются и не позволяют торговать с тобой. Они не хотят, чтобы люди Алашкурру стали такими, как гибильцы.

— Это я понимаю, могучий ванак, но говорю тебе — этот страх напрасен, — сказал Шарур. — Я поклоняюсь своему богу. Я боюсь своего бога. — Так оно и было на самом деле, Шарур не решился бы обманывать местного правителя. Торговец продолжал: — И я вовсе не хочу соблазнять вас, да еще к тому же неизвестно чем.

— Молчи! — прикрикнул Рамсайс, — я тебя не слышу. — В доказательство своих намерений он заткнул себе уши указательными пальцами, так что стал похож на трехлетнего ребенка, отказывающегося слушать то, что ему говорит отец.

Ну и что теперь, возвращаться в Туванас? Хуззияс все еще не избавился от желания торговать с Шаруром, и размышлял о том, как бы обойти волю богов. Он бы и рад ослушаться, но боги принуждали к повиновению. Перевес был на их стороне. Шарур не надеялся выиграть в Туванасе, даже если Хуззияса сменит кто-то другой. Хуззияс страстно желал стать лугалом, или как там Алашкуррут назовет человека, который будет править сам по себе. И все-таки Шарур пока не сдавался. Он попытается снова. Глядишь, рано или поздно ему повезет.

Рамсайс, с точки зрения Шарура, отличался от правителя Туванаса. Он тоже слыл грубым и сильным человеком, стремящимся заполучить оружие, привезенное из Гибила, но в отличие от Хуззияса, он не хотел рисковать, бросая вызов богам или пытаясь их обмануть. Либо он искренне придерживался установленного предками порядка, либо просто боялся изменить его.

Шарур поднял руку. Рамсайс на всякий случай спросил:

— Ты собираешься говорить о чем-нибудь другом? — Шарур кивнул. Ванак Залпуваса все еще держал пальцы в ушах. Но заметив кивок Шарура, достал пальцы из ушей и вытер их о свою тунику. — Ладно, Шарур, сын Эрешгуна, поговорим еще о чем-нибудь.

— С вашего позволения, могучий ванак, я хотел бы поговорить с вашими богами. — Шарур не очень-то рассчитывал на подобный разговор. В Залпувасе жили те же боги, что и в Туванасе. Но Тарсий говорил здесь не так громко; этим местом правила богиня Фасильяр. Если бы меж богами Алашкурру существовали распри, как между горцами, как между богами Кудурру, возможно, Шарур нашел бы здесь союзников.

Взгляд Рамсайса стал отсутствующим, как будто он выслушивал кого-то. Впрочем, именно этим он и занимался. Он повторил слова Хуззияса из Туванаса:

— Они тебя услышат. — Но, как и Хуззияс, добавил: — Только они не будут тебя слушать.

Но если Хуззияс говорил это от своего имени, то Рамсайс больше походил на человека, говорящего словами божества. Плохое предзнаменование. Вообще с тех пор, как они покинули Гибил, хороших предзнаменований им что-то не попадалось. Шарур успел соскучиться по ним.

Если бы богам случилось выдерживать осаду в своем храме в Залпувасе, они продержались бы дольше, чем их сотоварищи в Туванасе. Входя в огромное каменное строение, Шарур чувствовал себя не более чем насекомым. Вес каменной кладки и таящаяся в ней