могу я этого сделать, Шарур, сын Эрешгуна. Не смею. Если мои боги заметят… Нет. — Он снова затряс головой.

— Что же, — Шарур небрежно пожал плечами. — Если тебе все равно, если тебе не нужны товары из далеких мест…

— Мне все равно?! — воскликнул Ситавандас. — И этого тоже никогда не говори. — Он нервно вздохнул. — Вот я слушаю тебя, человек Гибила, и все лучше понимаю, почему боги моего народа тебя опасаются.

— А вот этого уже я не понимаю, — Шарур пожал плечами, стараясь выглядеть все так же небрежно. — Мудрость людей в том, чтобы бояться богов. Но как боги могут бояться людей?

— Вот видишь? Можешь же говорить нормально, когда хочешь. А иногда говоришь так, что пугаешь и людей, и богов. — Ситавандас отер пот с лица волосатой рукой. — А самое страшное то, что ты и понятия не имеешь, насколько можешь быть страшен.

— Загадками говоришь, Ситавандас, сын Анавандаса. — Шарур сделал вид, что собирается снова завернуть выставленное оружие, но остановился. — Ты уверен, что не будешь торговать со мной?

— Я же не сказал, что не буду. — Ситавандас принялся расхаживать взад-вперед по каменному полу. — Пойми, я не смею.

— А кто тогда смеет? — спросил Шарур. — Хуззияс, могучий ванак Туванаса, может поступить со мной так же, как наши люди поступали друг с другом в мирное время и для общего блага на протяжении поколений?

— Я не знаю, — сокрушенно признался Ситавандас.

Получить доступ во дворец Хуззияса оказалось непросто и стоило это больше, чем ожидал Шарур. Чем дольше он оставался в Туванасе, не занимаясь торговлей, тем больше жалел каждый браслет, каждую серебряную монету, которую приходилось платить только за то, чтобы жить здесь. А то, что приходилось платить только за то, чтобы повидаться с человеком, который всего лишь год назад был рад его увидеть без всякой платы, раздражало еще больше.

В конце концов, благодаря терпению и мелким подношениям, он добился аудиенции у Хуззияса. Подходя к массивной дворцовой двери, он подумал, что никакой это не дворец. Как Туванас был скорее крепостью, чем городом, так и резиденция ванака представляла собой скорее цитадель, чем дворец. Каменные стены были крепкими и толстыми, окна больше походили на щели, через которые удобно стрелять из лука, крышу покрывала каменная черепица. Пожар ей был не страшен.

Многие гвардейцы Хуззияса носили бронзовые мечи, которые Шарур привез год назад. А еще они хвалились медными поножами, нагрудниками и шапками, расшитыми медными пластинами. Медь мягче бронзы, но здесь недостатка в ней не было. Доспехи людей Хуззияса выглядели куда богаче, чем у охранников Шарура или даже у гвардейцев Кимаша в Гибиле.

Некоторые встречали Шарура как старого друга, вспоминая прекрасное оружие, которое он и его семья привозили в Туванас в прошлые годы. Однако другие вообще предпочитали не заговаривать с ним, помятуя наставления своих богов. Двое таких молчаливых стражников провели его через узкие залы дворца к высокому трону ванака.

Шарур подумал, что такому Хуззиясу больше пристало сидеть в засаде на дороге, чем на троне правителя. Местный градоправитель был крепким мужчиной пятидесяти пяти лет, с седыми соломенными волосами и косматой бородой, но его руки и грудь все еще покрывали мощные мускулы. Шрамы на руках и на ногах, суровое лицо с большим носом выдавали в нем отважного вояку. Один из шрамов на лице едва не дотягивался до левого глаза.

После поклонов и обязательных вежливостей Шарур заговорил со всей прямотой, на которую осмелился:

— Могучий ванак, чем я тебя обидел, что ты не хочешь покупать мои товары и людям своим не разрешаешь? Ведь тебе это даже выгоднее, чем мне?

— Ты вовсе не обижал меня, Шарур, сын Эрешгуна, — ответил Хуззияс. Оба говорили на языке кудурру. — Если бы я увидел какую-нибудь личную обиду, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Ты лежал бы сейчас мертвый в канаве, а собаки, коршуны и вороны ссорились бы из-за твоих костей.

Шарур подумал, что ванак сейчас больше походил на вожака разбойников, чем на правителя города.

— Правильно ли я понимаю тебя, могучий ванак? — спросил Шарур. — Ты говоришь, что никакой обиды от меня не было, тогда что же мешает тебе купить прекрасные товары, которые я привез из страны между реками?

— Я не сказал, что от тебя не было никакой обиды вообще, — глаза Хуззияса сверкнули. — Но ты человек из Кудурру, человек из Гибила. — Последнее слово прозвучало в устах правителя как оскорбление. — Личной обиды не было. И если бы я говорил с тобой только как правитель Туванаса, ничто не помешало бы твоей торговле. Но у тебя и твоего города есть… — Он замолчал, подыскивая нужные слова.

— Стало быть, я разозлил твоих богов? — с горечью предположил Шарур.

— Опять нет. — Ванак покачал головой. — Ты и твой город виновны в худшем. Вы напугали богов Туванаса, богов Алашкурру. Если мои уши не ошибаются, ты и твой город напугали всех богов Кудурру, богов всех земель между Ярмуком и Диялой.

— С какой стати боги моей страны волнуют тебя, могучий ванак? — сказал Шарур. — И как могу я, смертный червь, волновать богов Туванаса, богов Алашкурру? Мы не враги Туванасу, мы не враги Алашкурру. Я приехал мирно торговать, и собираюсь мирно вернуться в свой город.

У Шарура возникло впечатление, что Хуззияс пытается рассмотреть в нем нечто, известное только ему самому. Шарур не мог понять, что видит Хуззияс или что он хочет увидеть.

После долгого молчания ванак сказал:

— Я бы тебе поверил, готов поверить. А вот мои боги опасаются твоей лжи. Они боятся, что и я стану таким же лжецом перед богами. — При этих словах ванак склонял голову то к одному плечу, то к другому, и Шарур наконец понял, в чем дело. Правитель пытался определить, наблюдают ли его боги сейчас за их разговором. Шарур улыбнулся. Если Хуззияс еще не стал тем, чего боялись боги Алашкурру, скоро станет. Он хотел заполучить мечи, наконечники копий и ножи, которые привез Шарур. Если Шарур понимал его правильно, правитель тоже не склонен был интересоваться происхождением нужных ему товаров.

— Я не лгу богам, — заявил Шарур, как и должен был. В этом путешествии ему не раз приходилось заявлять