Камин оказался на месте. Над ним простиралось белое пустое пространство. Подобное тому, что привиделось мне на полу у Эпплингов, перед тем как оно начало затягиваться сеткой из тонких черных линий. Но где теперь эти черные линии? Где прямоугольники красного, синего и желтого цветов?

И вообще, где же сама картина? Где ее рамочка из алюминиевых планок? И почему над камином у Ондердонка в гостиной всего лишь голая белая стена?..

Я выключил фонарик и снова оказался в темноте. К возбуждению, вызванному вторжением, примешивалась паника. Неужто я, Господь всемогущий, ошибся квартирой? Неужели я, святый Боже, оказался этажом выше или ниже? Так, дайте сообразить… Мисс Тримейн жила на девятом. От нее я поднялся на два этажа на одиннадцатый, где погостил у Эпплингов. Одиннадцатый и шестнадцатый разделяли четыре этажа, но может, я, поднимаясь, неверно пересчитывал пролеты и включил несуществующий тринадцатый?

Я снова включил фонарик. Вполне вероятно, что все квартиры на линии «Би» имеют одинаковую планировку, и в каждой именно на этом месте располагается камин. Но неужели и в других квартирах вот так же, по обеим сторонам от камина, выстроились книжные полки? Мало того, это были очень знакомые полки, и я даже узнал несколько книг. Вот собрание Дефо в кожаных переплетах. А вот два тома Стивена Винсента Бенета в коробочках — избранная проза и избранная поэзия. А вот там, еле различимое на белом пространстве стены, словно негатив полотна Эда Рейнхарта «Черное на черном», небольшое прямоугольной формы светлое пятно — на том самом месте, где вчера висела картина Мондриана. Время и пыльный нью-йоркский воздух затемнили обои, и от картины остался след — слабый призрак, дух того полотна, что я собирался похитить.

Я сместил луч фонарика на пол и вошел в комнату. Картины не было. Но она должна была быть, или что-то здесь не сходилось. Может, я все еще сплю? Сплю у Эпплингов на ковре и мне лишь пригрезилось, что я проснулся и поднялся четырьмя этажами выше? И я решил, что именно это и произошло, и даже мысленно ущипнул себя, чтобы проснуться по-настоящему, но ничего не произошло.

Нет, что-то тут не так. И дело не только в неожиданном исчезновении картины. Я сделал еще несколько шагов и провел лучом фонарика по стенам и предметам обстановки. Все остальное вроде бы на месте. Картина Арпа висела там же, где я видел ее во время вчерашнего визита. Другие картины — тоже. Я развернулся и снова посветил фонариком, и луч его высветил из тьмы бронзовую головку на черном пластиковом постаменте. Я вспомнил, что видел ее вчера, просто не обратил особого внимания. Я продолжал медленно водить лучом по кругу, а потом вдруг услышал, нет, даже скорее почувствовал слабый вздох, и световое пятно вдруг вырвало из тьмы женское лицо.

Нет, то была не картина и не скульптура. Между мной и дверью в коридор стояла женщина. Одна маленькая ручка находилась где-то на уровне талии, другую она вскинула вверх, растопырив пальцы, как делают люди, пытаясь защититься.

— О, Боже мой!.. — простонала она. — Вы — грабитель! Вы — насильник, убийца! Вы собираетесь меня убить. О, Господи, Боже мой!..

Пусть это будет сон, взмолился я про себя. Но то был вовсе не сон, и я прекрасно понимал это. Меня застигли с поличным. В кармане у меня воровские инструменты, и я не имею права здесь находиться, а при обыске на моей квартире непременно обнаружат краденые марки в количестве достаточном для того, чтобы открыть новое почтовое отделение. И она стоит между мной и дверью, и, даже если мне удастся проскользнуть мимо и вырваться, она тут же позвонит вниз, и прежде, чем я успею добежать до вестибюля, охрана уже будет знать, что в доме вор, и вот она уже открыла рот и в любую секунду начнет кричать.

И все это ради какого-то поганого кота с хитроумным именем и мерзким характером! По шесть дней на неделе занимается исключительно тем, что усыпляет бездомных, никому не нужных кошек, я же рискую оказаться за решеткой, пытаясь выручить из беды одного несчастного кота!.. И я стоял и светил фонариком прямо ей в глаза, словно в надежде загипнотизировать ее, как гипнотизирует оленя, выскочившего на шоссе, свет автомобильных фар. Впрочем, на загипнотизированную она походила мало. Лицо ее искажал страх, и рано или поздно этот страх вырвется наружу, и она закричит, и я думал только об этом и еще о каменных стенах.

Согласно утверждению сэра Ричарда Лавлейса,[15]каменные стены — это вовсе не тюремное изобретение. Должен заметить вам, этот парень выдавал желаемое за действительное. Из каменных стен получается самая что ни на есть настоящая треклятая тюряга, а уж железные решетки окончательно превращают ее в клетку. Вы уж поверьте, я там побывал, сам видел и вовсе не стремлюсь обратно.

«Господи, помоги же мне выбраться из этой передряги, и тогда я…»

А что я? Я, по всей видимости, снова займусь тем же, потому как по сути своей совершенно неисправим.

Ладно, вот выберусь из этой ситуации, а там посмотрим.

Росту в ней было около пяти футов шести дюймов, фигура стройная, личико овальное, а глаза — ну точь-в-точь как у спаниеля, завоевавшего благодаря им звание лучшего представителя породы. Волосы темные, до плеч, зачесаны назад и вверх и закреплены на макушке в виде двух не заплетенных в косички хвостиков. На ней были светло-кремовые джинсы и майка лимонного цвета с вырезом под горло и вышитым на груди самым настоящим маленьким аллигатором. А на ногах замшевые коричневые шлепанцы, немного смешные и похожие на те, что носил хоббит.[16]

— Только не обижайте меня, — пролепетала она.

— Сроду никого не обидел, — сказал я. — Даже ни одного таракана не убил. Хотя нет, посыпал в кухне борной, а это с нравственной точки зрения значит практически то же самое. Но чтоб я гонялся за ними да давил или там топил, нет, чего не было, того не было. И вовсе не потому, что после этого остается пятно. Послушайте, я по природе своей вообще не признаю насилия, и…

Что это я перед ней распинаюсь? Наверняка чисто нервное, и еще в надежде на то, что она достаточно воспитанна и не станет перебивать меня криком.

— О, Господи, — сказала она. — Как же я испугалась…

— Я не хотел вас пугать.

— Да вы посмотрите на меня! Я вся дрожу.

— Не бойтесь.

— Но я не могу… остановиться. Я очень испугалась.

— Я тоже.

— Вы?!

— Честное слово.

— Но вы же грабитель, — сказала она и нахмурилась. — Разве нет?

— Э-э…

— Ясное дело, грабитель. Ведь на вас перчатки.

— Я мыл посуду.

Она начала смеяться, но смех тут же оборвался и перешел в нечто напоминающее истерические всхлипывания. Потом она выдавила:

— О, Бог ты мой, но почему мне так смешно? Я же в опасности.