— Да, случается, конечно, и такое.

— Ты удивлена? А теперь лучше скажи-ка мне вот что. Как ты пробираешься через охрану внизу?

— Я?

— Ага. Ведь официально ты здесь не живешь. Так как же это получилось, что они впустили тебя, когда Ондердонка дома нет, а?

— Он был здесь, когда я пришла. А потом ушел.

— И оставил тебя в темноте.

— Я уже говорила, я…

— Да. Выключила свет, когда стала засыпать.

— Можно подумать, с тобой такого никогда не случалось.

— Я никогда не засыпаю вот так, ни с того ни с сего. Как называется столица штата Нью-Джерси?

— Нью-Джерси? Столица Нью-Джерси?

— Именно.

— Это что, вопрос с каким-то подвохом? Столица Нью-Джерси… Трентон, так, что ли?

— Правильно.

— Но при чем здесь это?

— Совершенно ни при чем, — согласился я. — Просто хотелось узнать, меняется ли у тебя выражение лица, когда ты говоришь правду. Последнее правдивое слово, которое ты здесь произнесла, было «черт». Ты погасила свет, когда услышала, что я вхожу в квартиру. И затаилась, пытаясь слиться со стенкой. И до смерти перепугалась, когда увидела меня! Но еще больше перепуталась бы, если б вместо меня появился Ондердонк. Почему бы тебе не сказать правду? Не сказать, что ты собиралась украсть и нашла ли это. Может, я помогу найти.

Какое-то время она молча смотрела на меня, и на лице ее промелькнула целая гамма чувств. Затем вздохнула и потянулась к груде одежды, валявшейся на полу.

— Пожалуй, лучше одеться…

— Тебе видней.

— Он скоро вернется. Или, по крайней мере, может вернуться. Иногда он остается там на всю ночь, но может и появиться, где-то около двух. Сколько сейчас?

— Почти час.

Мы разобрали кучу на полу и начали одеваться. Потом вдруг она сказала:

— Я ничего не украла. Можешь обыскать меня, если не веришь.

— Это мысль. Раздевайся.

— Но ведь я только что… О, Господи, а я уже подумала, ты это серьезно!

— Одна из моих маленьких невинных шуток.

— Можешь считать, она достигла цели. — На секунду она призадумалась. — Наверное, все же стоит сказать тебе, зачем я здесь.

— Наверное, стоит.

— Я замужем.

— Но не за Ондердонком?

— Господи, нет, конечно! Но Ондердонк и я… Видишь ли, я была несколько неосторожна.

— Тоже здесь, на этом ковре?

— Да нет, такое со мной впервые. Ты мой первый в жизни грабитель, и это было мое первое траханье на ковре. — Она усмехнулась. — Знаешь, я почему-то всегда мечтала, чтобы какой-нибудь совершенно незнакомый мужчина овладел бы мной вот так, неожиданно и страстно. Нет, не то чтобы изнасиловал, но чтобы меня целиком это захватило. Унесло, смело, сокрушило бы волной желания…

— Надеюсь, ты не разочарована?

— Au contraire,[17]дорогой. Ты возродил эти мечты с новой силой.

— Ладно, вернемся к Ондердонку. Так ты говоришь, была неосторожна?

— Да, к сожалению. Очень неосторожна. Я написала ему несколько писем.

— Любовных писем?

— Скорее страстных. «О, как бы я хотела, чтобы эта твоя штуковина оказалась в моей маленькой штучке! Как я мечтаю глаголать это твое существительное, пока весь ты не превратишься в сплошное отглаголенное существительное!» Ну и так далее, в том же духе.

— Готов поклясться, то были совершенно потрясающие письма.

— Гордон тоже так думает. Ну а потом, когда мы перестали встречаться — вообще-то это произошло несколько недель тому назад, — я попросила вернуть письма.

— И он отказался?

— «Они написаны мне, — сказал он, — а значит, являются моей собственностью». И не хочет отдавать.

— И собирается шантажировать ими тебя, да?

Глаза ее расширились.

— Нет. Зачем ему это? Гордон и без того очень богат, а у меня ни гроша за душой, и он прекрасно знает это.

— Но ведь шантажист не обязательно может требовать деньги.

— О, ты имеешь в виду секс? Возможно, но он этого не требовал. Мы разошлись по обоюдному согласию. Нет, просто он хотел сохранить эти письма на память. Чтобы потом читать и вспоминать о нашем романе. Да он сам как-то сказал, что будет хранить их до глубокой старости. Чтоб перечитывать, когда ни на что остальное уже не будет способен.

— Да это еще похлеще Луи Оченклосса![18]

— Чего?

— Ничего, это я так. Так значит, он не отдает тебе письма…

— И фотографии.

— Фотографии?

— Да, пару раз щелкал.

— Снимал тебя?

— Когда меня, а когда и нас вместе. У него поляроид, ну, знаешь, с таким проводком, который позволяет нажать на спуск на расстоянии.

— Так значит, он мог делать прекрасные снимки, пока ты… э-э… глаголала это самое его существительное?

— Мог и делал.

Я выпрямился.

— Ладно, несколько минут у нас еще есть. И я большой мастак по части нахождения и уничтожения разного рода предметов и материалов… Если эти письма и снимки хранятся здесь, в квартире, то я непременно их найду.

— Да я уже нашла.

— Вот как?

— Они лежали у него в тумбочке. Практически первое место, куда я сунулась.

— И где они сейчас?

— Сожгла.

— Обратила в пепел и прах?

— А ты, я смотрю, мастер красиво говорить.

— Благодарю за комплимент. Так значит, миссия завершена? Ты нашла письма и снимки, сожгла их в мусоросборнике или изрезала на мелкие кусочки, не знаю, как это у них тут, в «Шарлемане», принято, и уже собиралась уходить.

— Да, я как раз уходила.

— Так как же получилось, что ты все еще торчала здесь, когда я пришел?

— Я как раз собиралась уйти, — ответила она. — Уже направлялась к двери. Уже взялась за ручку этой самой двери, когда ты вдруг позвонил.

— А если бы это оказался Ондердонк?

— Я так и подумала, что это он. Нет, не тогда, когда услыхала звонок. Потому что какой дурак будет звонить к себе в квартиру. Разве в том случае, если он знал, что я здесь.

— А как тебе удалось войти?

— Он никогда не запирает замок на два оборота. Просто отжала язычок кредитной карточкой.