люди и даже организовали небольшую очередь. Савелий Карпович не отходил от прилавка и мешал обслуживать покупателей. Продавщица свирепела. Она припрятала себе шампанское и совершенно не собиралась ни с кем делиться. Ну разве что за дополнительную мзду.

– Разрешите, – обратился Смирнов к человеку, мало похожему на члена бригады коммунистического труда, – взглянуть на вашу книжечку, где тут пометка про шампанское.

– Слушай, дед, вали отсюда, взял свое и катись.

– Но я хотел шампанское.

– Товарищ, пожалуйста, очистите помещение, – взвизгнула продавщица.

– Без шампанского не уйду, – Савелия Карповича заело. Он начал качать права, показывал свой красный пропуск. Двое наглецов схватили его под руки и грубо проволокли вверх по лестнице.

Он кричал:

– Я старый большевик, я с двадцать четвертого года член партии, я пострадал за это.

– Ну пострадай еще раз, – беззлобно сказал молодой наглец и подпихнул его сзади.

Савелий Карпович упал на колени и больно ударился. Наверх выполз на четвереньках.

На улице он понял, что забыл свой «заказ», но обратно его уже не впустили. Смиренно стоящая очередь простых людей вдруг рассвирепела. На него обрушилась вся ненависть к «избранным». Над ним издевались и улюлюкали.

Потеряв шарф и одну галошу, Савелий Карпович еле добрался до своего подъезда, лифт не работал. Собрав волю в кулак, он вскарабкался на пятый этаж. В дверях встретил соседку из Госплана и рассказал ей про свою обиду. Она посочувствовала – сама как раз шла за заказом, пообещала поделиться сайрой, которую она терпеть не может. Вообще-то у нее были планы на Савелия, одинокой женщине всегда хочется к кому-нибудь приткнуться.

Утром она с банкой сайры торкнулась в дверь – никто не ответил. Решила, что сосед спит, и ушла на работу.

Через два дня дворничиха Вера, шваркая тряпкой по общественному коридору, поняла, что дверь закрыта изнутри. Она подняла панику. Стали стучать в дверь. Но никто не ответил. Электрик Алексей поддал плечом – дверь распахнулась, соседи вошли в комнату.

На кровати лежал мертвый Савелий Карпович.

Хоронили 31 декабря. Даже в крематории ощущался Новый год из-за обилия хвои и нервозности персонала – все спешили к столу. Артур вспомнил рассказ отца про смерть его отца, дедушки Артура: плохо умереть в праздники, не дай бог.

* * *

Финкельмоны неожиданно получили выездную визу, разрешающую покинуть СССР навсегда. Надо было срочно организовать раздачу вещей, книг, мебели и освободить квартиру полностью.

Тамара позвонила Берте, Русине и Ларисе, попросила прийти – посмотреть вещи, вдруг что-нибудь пригодится. Девочки, как они продолжали себя называть, моментально согласились.

Разгром в квартире был непривычен: Финкельмоны всегда жили богато, даже лучше, чем преуспевающие Рыжие. А тут все шкафы вывернуты – всё напоказ, всё на продажу. Ларису покоробило, что надо платить. Она бы взяла кое-что, например хрустальную вазочку, которую Финкельмоны несомненно не потащат в Израиль. Но сколько стоит – спросить постеснялась. Больше увлеклась книгами, целыми кипами синих журналов «Новый мир», кое-что отобрала. Книжки, как правило, были у всех одинаковые.

Русина брала сервиз, заграничную кофеварку, непонятный предмет – тостер, пару пепельниц, в свою очередь некогда прихваченных в качестве сувениров из поездок по странам народной демократии. Заинтересовалась пылесосом с вакуумным мотором. Сложила все аккуратно в угол, потом позвонила Никите и попросила прислать машину. Когда появился шофер, он легко сложил отобранные предметы в большую сумку и вынес из квартиры. Русина поцеловала Тамару, махнула рукой Ларисе и Берте. И упорхнула, не заплатив.

Пока Лариса пыталась объяснить самой себе, как это могло произойти, в дверях появилась дочь Финкельмонов Светлана. Та, что лечилась от аутизма.

Тамара заговорила с дочерью робко, предлагая выпить чаю или даже поесть – или дождаться отца: он вот-вот придет. Но Светлана ушла в свою комнату и даже заперлась изнутри.

Тамара вдруг расплакалась. Строгая, даже суровая Рогова ревела, жалобно всхлипывая, как маленькая.

В это время приехал Артур. Он увидел плачущую Тамару, подошел к ней, обнял ее крепко, прижал к себе как-то по-мужски, по-взрослому, так и должен поступать мужчина перед лицом навалившихся страданий. Лариса его не узнала – он вдруг показался другим, чужим, сильным, не жалким хлюпиком, которого она привыкла видеть, а человеком, принимающим решения.

Светлана вышла из своей комнаты с двумя чемоданами. Чемоданы катились на колесиках. Лариса никогда не видела это чудо. Света буквально двумя пальчиками толкала два огромных неподъемных чемодана. Артур бросился помочь, но Светлана, отвела его помощь и, махнув всем, исчезла за дверью.

Скоро пришел Яша Финкельмон, Тамара быстро накрыла последний оставшийся кухонный стол и поставила на бок снятую со стены посудную полку. Сели как могли, выпили любимый напиток хозяев – виски. Долго молчали. Что-то рушилось в их жизни. Они еще не знали, какие трещины очень скоро разрушат их страну, которая была им привычна, которая была их домом, которую они любили.

* * *

Финкельмон не приживется в Израиле. После первой же ночи в гостинице, где теснились все представители их алии, он скажет: «Хочу домой!»

Тамара примет на себя все тяготы обустройства, она пойдет на курсы и выучит язык, она будет мыть лестницы, она заведет знакомство с местными, уже прижившимися на новом месте.

Эта русская женщина окажется крепкой закалки. Финкельмон будет брюзжать, критиковать, ему не понравятся евреи, климат, продукты, отсутствие древесины в домах: каменные стены, каменные полы, эта ужасная азербайджанская, как ему казалось, музыка, несущаяся в этой Беэр-Шеве из каждого угла.

«Хочу домой!» – будет повторять он каждый день, в госпитале после операции на сердце он вырвет клятву из Тамары, что она похоронит его в родной земле.

Проведя в этой стране почти двадцать лет Рогова, захватив капсулу с прахом мужа, прощальным взглядом окинет аэропорт Бен-Гурион, на вопрос подозрительных таможенников, что там за пустота в багаже, скажет: «Мой муж», – и величественно пройдет на посадку.

* * *

Сын Берты Максим тем летом поехал в геологическую экспедицию в Крым. Никита Рыжий устроил. Вообще Никита упорно шел в гору, уже стал директором института. У них с Русиной были две девочки, студентки геологоразведочного, погодки. По просьбе Берты они взяли с собой на раскопки подростка, который мечтал о взрослой жизни и хотел ее иметь немедленно. Берта вздохнула: Максимку отправила, теперь о Лешке надо подумать.

Леше было тяжело – в городе особенно. Стояла классическая московская жара – плавился асфальт и женские каблуки вязли в этом вареве. На дачу ехать Берта не решалась: вдруг ему плохо будет, где там скорую искать в этой Икше.

Лешка вдруг накарябал: «Хочу землянику!» Берта тут же собралась на рынок. Еще можно достать хорошую подмосковную ягоду. Хотя сезон кончался.

– Я мигом, – сказала она, запирая дверь. Она боялась оставлять его надолго: он был беспомощен, как грудной младенец. Но на Тишинском рынке земляники не нашла, сказали