«Что ни говори, а в воскресенье я вел себя, как настоящий влюбленный, — с досадой думал Кантен, возвращаясь к конторке. — Заявиться к Эно — еще куда ни шло; он сам и его отребье меня терпеть не могут, считают калекой и ждут не дождутся, чтоб я сорвался; у них в голове не укладывается, как это я не пью, — ладно, я другого и не ждал. Ничего страшного в том, что я прошелся по городу и показал им, что я все еще живой и трезвый. Они решат, что я боюсь потерять клиента и пришел скандалить из-за него, вроде как проститутки дерутся на панели: „Не смей у меня мальца отбивать!“ Гораздо хуже странная, но самая настоящая ревность: я чуть не задохнулся, когда увидел, что Фуке сидит со здешними дурнями, а обо мне даже не вспоминает, будто я пустое место. Я тут, совсем близко, и ничего для него не значу — ну уж нет! И когда он вернулся, я налил ему коньяку, вот до чего докатился, лишь бы он не пошел пить в другое место. Стянул Сюзаннины ключи, не постыдился, что меня застукают, как мальчишку за кражей варенья, в моем-то возрасте! Но иначе его опять понесло бы к Эно, в одиночку-то, знаю, пить тошно. Ну и удивил же я его! Он даже сделал передышку, и это его спасло от недельного запоя, когда переходишь из одной мертвой петли на другую, — я выбрал из двух зол меньшее. Сначала он вроде бы порывался о чем-то со мной поговорить, но передумал и только рассказал без утайки про свой охотничий ужин, да и чего стыдиться! Кое-что небось приврал, но мне-то все равно, главное, не молчал».

В тот вечер оба, молодой и старый, испытывали тягостную неловкость и беседовали исключительно о стряпне. Фуке так увлекся, что предложил приготовить на другой день фаршированные рулеты — свое коронное блюдо. Кантен поймал его на слове — по крайней мере, безопасное занятие. Эти-то начиненные недомолвками и полупризнаниями рулеты и готовились сейчас для них с Сюзанной.

Кантен поставил на полку энциклопедию, так и не найдя в ней объяснения, с чего это Фуке сдвинулся на Испании — помнится, буквально бредил ею. Спору нет, попадались звучные словечки, но, сколько ни разглядывал Кантен цветные картинки, он не видел в корриде ничего романтического, если не считать бодрого марша из «Кармен», — бойня, она и есть бойня. Бандерильи почему-то напомнили ему бигуди, а бигуди навели на мысль о Сюзанне. Если эти острые, разукрашенные лентами копья, которые с размаху да побольнее втыкают в бок скотине, называются бандерильями, то Сюзанна давеча всадила в него парочку отменных бандерилий. Он до сих пор ощущал боль от рваных ран на загривке и бешено вскидывался, тщетно пытаясь стряхнуть мучительные воспоминания.

Сюзанна всегда и во всем стремилась к полной ясности, в Бога она не верила, и этот принцип заменял ей религиозные убеждения. Родители ее жили на земле, вдали от церкви, и предпочитали ее обрядам и таинствам стародавние крестьянские суеверия, потому и дочь свою они не приучили полагаться на высшие силы и доверять их произволу решение насущных вопросов, как делают многие люди. Уравновешенная по натуре, она долго обдумывала все стороны дела, перебирала разные доводы и сама выносила суждение, основанное на собственных, полученных от самой жизни заповедях, в которых добро и зло так же вещественно наглядны, как жара и холод. Такой бесхитростный метод не терпит никакой двусмысленности. Она подошла к Кантену, когда тот обозревал содержимое винного погреба, но не так, как раньше, когда по-хозяйски обходил штабеля бутылок, похожих на темные драгоценные слитки и словно бы налитых земляным соком; вместо свечи он держал ручку и составлял в школьной тетрадке длинный список, готовясь к осенней винной ярмарке; так отставной генерал командует войсками — не на поле битвы, а в кабинете, перебирая карточки с названиями полков: Бейшевельское — крупные потери, Померольское — требуется подкрепление, О-Брион 1945 года — объявить набор, Шамбертен 57-го — совсем еще молодь… Сюзанна заглянула в тетрадь через плечо мужа и со спокойным выражением не увядшего за время испытаний лица спросила:

— Ты уверен, что ничего от меня не скрываешь, Альбер?

Глухое эхо, казалось, затянувшейся за десять лет пропасти прозвучало в ее укоризненном, хотя и мягком голосе.

— Как я могу что-то скрывать, если ты меня ни о чем не спрашивала? — ответил Кантен, подняв на нее тяжелый взгляд.

То была первая ошибка Сюзанны: теперь Кантен, считавший, что она ему полностью доверяет, догадается, что все эти годы она была настороже и ее не покидали тревога и подозрения.

— Я в тебе нисколько не сомневаюсь, — сказала она, — потому что знаю твою порядочность, честность и гордость. Но почему ты не сказал мне, что был у Эно? Что случилось? Ведь ты туда столько лет не заходил.

Оп! Кантен почувствовал себя так, словно сам очутился в пузатой бутылке, которую это тихое создание неизвестно по какому праву просвечивает лучами своей чистой совести.

— Пошел, потому что разозлился, пить не собирался, не бойся.

— Я и не боюсь.

— А зря. Как там говорится?.. Зайдешь в церковь — и уверуешь. Ну а зайдешь в кабак — напьешься. Это уж точно.

— Я знаю, что месье Фуке пьет у Эно.

— Вот я и говорю.

— И что же делать?

— Снова открыть наше кафе, привести его в порядок и начать торговать спиртным.

— Ты с ума сошел! Мы уже отвыкли, да и не выдержим такой нагрузки. Пожалуйста, Альбер, не поддавайся влиянию месье Фуке!

— Фуке и не думал просить меня ни о чем подобном, он найдет, где погулять, будь спокойна. А уж чтобы он на меня влиял!..

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Он разбудил в нас то, что, казалось, уснуло давно и навсегда. Это случилось сразу, как только он появился. И дело не в нем самом, он не виноват. Мы, можно сказать, только его и ждали.

— Кого? Этого парня?

— Ну да, этого мальчика. Мне ведь тоже не хочется, чтобы ему у нас разонравилось и чтобы он нас разлюбил. Ведь он привязался к нам, это видно. Но как бы дело не зашло слишком далеко. Нам с тобой было так хорошо.

— Пока что дошло только до того, что нас кормят фаршированными рулетами, — сказал Кантен, вновь обретя хладнокровие.

Он рассказал жене о затее Фуке. Сюзанна поначалу воспротивилась, но в конце концов сдалась. Однако принять угощение и обедать отдельно было бы некрасиво, и она решила по такому случаю пригласить постояльца в маленькую столовую на хозяйской половине. На свой лад она тоже выбирала меньшее из зол: лучший способ победить беса — это посадить его за свой стол.

— В общем, я вижу, — сказал Кантен, — ты все время думала об одном и том же, хоть вслух мы с тобой на эту тему не говорили.

— Только по ночам, клянусь тебе, днем у меня таких мыслей не было, сегодня первый раз. Но ночью, когда оживают страхи и я слышу, как ты грызешь свои леденцы, иной раз задумываюсь, почему все же ты вдруг исправился… может, хоть отчасти из любви ко мне.

— Оставь в покое мои леденцы. Я давно уж мог бы без них обойтись. Просто привычка.

— Ну это же как лекарство…

— Нет, у меня остались одни привычки.