сундук, в котором лежали вещи епископа Илариона, был вскрыт злоумышленниками, и драгоценная панагия, поднесенная ему на память киевскими почитателями, была похищена.

С отъездом епископа Илариона в Полтаву, наместником Лавры назначен был архимандрит Ювеналий[6] из отставных офицерских чинов. Обозревая в первый раз Китаевскую пустынь, о. Ювеналий задумал отслужить там и Божественную литургию. Но едва благословил начало, слышит, кто-то во всю глотку в церкви кричит:

— Ага! Офицер, приехал! В казарму ходил! Капусту крошил!

О. Ювеналий возмутился и посылает монаха задержать «наглеца». Но о. Паисия и след простыл.

С этих пор о. наместник смотрел на блаженного, как на какого-нибудь «шарлатана и авантюриста», и не мог равнодушно выносить около себя присутствия о. Паисия с его грязными, зловонными, изорванными отребьями. Но блаженный не смущался этим, а каждый раз, как только увидит бывало о. наместника на дворе, так забегает наперед и, маршируя по-военному, важно командует:

— Раз, два! Раз, два! Левой! Правой!

Сидит как-то о. Ювеналий в наместничьих покоях и задумчиво смотрит в окно. Подходит к подъезду митрополичьего дома блаж. Паисий и, остановившись на некотором расстоянии от крыльца, начинает шагами пространство измерять. О. Ювеналий заинтересовался и посылает келейника: «Сходи, узнай, что этот дурак там делает». Подошел келейник к о. Паисию, а блаженный ему ни слова, но взял свою палочку, стал отмеривать ею какой-то четырехугольник на земле. Кончив эту работу, он снова начал около того самого места маршировать.

Прошло несколько дней, и на том месте, которое было очерчено блаженным, случился глубокий провал.

Собрался однажды о. Ювеналий в город ехать. Подали лошадей. Карета тронулась. А блаженный Паисий сел верхом на свою палочку и впереди вприскачку бежит. Пробежит немного, а потом обернется, и ну наместничьих лошадей останавливать:

— Тпру, вы, окаянные! Тпру! Стой! Ишь монастырского овса как объелись!

О. наместник расхохотался и спрашивает:

— Ты что это, дурак, там делаешь?

А блаженный в ответ:

— Некогда растабаривать. Твое солдатское дело верхом на лошади ездить… Поезжай дальше…

Справившись в городе с делами, о. Ювеналий возвращается назад. Но только стал на подножку, чтобы в карету сесть, лошади с испугу дернули и поволокли его по земле. Запутавшись рясой в колеса экипажа, о. Ювеналий не растерялся, а призывая Бога на помощь, стал про себя читать молитву Иисусову. Прохожие люди помогли кучеру остановить лошадей, и жизнь о. наместника была спасена.

Приезжает о. наместник домой и посылает келейников о. Паисия найти, чтобы обласкать и наградить его. Нашли блаженного, но когда стали к о. наместнику звать, он опрокинулся навзничь и давай благим матом кричать: «Ой, голова болит! Не пойду! Не могу! Больно ступать на ногу!»

В тот же день о. Ювеналий от сотрясения нервов занемог. Голова мучительно ныла и казалась как бы налитой свинцом. Вдруг, вечером, блаж. Паисий в покои сам заходит. О. наместник обрадовался и просит:

— О. Паисий — помолись. У меня голова очень болит!

А блаженный ему в ответ:

— Ага, Паяций, помолись… Голова болит… Не умею! Не хочу! Все перезабыл! Четочки дома оставил!

И повернувшись, ушел.

С этих пор блаж. Паисий стал пользоваться у о. наместника великим почетом. Любовь свою о. Ювеналий показывал тем, что никогда не преследовал о. Паисия за его оригинальные действия и даже другим строго-настрого приказывал не обижать его.

Желая однажды обновить блаженному его изодранные лохмотья, о. наместник призывает его к себе в покои и выносит ему хорошую зимнюю плюшевую шапку:

— О. Паисий, это тебе… Шапочка новая, хорошая… Ее один святой старец в пустыни носил. От него и мне в благословение досталась. Давай сюда свое дырявое решето.

И выхватив у блаженного его изодранную грязную шапку поспешно бросил в горевшую печку. О. Паисий вскочил как ужаленный, да как закричит:

— Ратуйте! Горит! Пожар!

И бросил, в свою очередь, шапку о. Ювеналия в ту же печку, а свою выхватил из огня, и давай ее по полу возить, да ногами топтать…

Перепуганные келейники прибежали с водой, но напрасно: пожару не случилось, а смрадного дыму о. Паисий напустил довольно.

Прошло несколько лет. Получает однажды архимандрит Ювеналий телеграмму из Санкт-Петербурга с извещением, что представлен к назначению епископом Переяславским. В тот же день приходит о. Паисий в наместничий дом и вытянувшись перед о. Ювеналием в струнку, делает под козырек:

— Ваше высокоблагородие! Позвольте лошадей мне… Через цепной мост на поклонение в Переяславль ехать надо. Иначе не пройду. Разбойники у цепного сидят, не пускают.

Получив записку на лошадку, через полчаса возвращается и отдает ее назад:

— Не надо… И на лошадях в Переяславль все равно не поедешь…

Вскоре пришло новое известие о том, что из-за отсутствия в Петербурге первенствующего члена Синода, митрополита Исидора, доклад без его подписи о назначении наместника Ювеналия епископом Переяславским Государем Императором не утвержден.

Заходит однажды о. Паисий в канцелярию Духовного собора Лавры и, пожелав канцеляристам помощи Божией, усаживается на диванчик у двери, подавая вид, что крайне устал и нуждается в отдыхе. Это было летом 1892 г. Был присутственный день, и в заседании собора принимал участие и о. наместник, архимандрит Ювеналий. У о. Ювеналия было в обычае каждый раз, когда он бывает в заседании, заходить по окончании заседания в канцелярию для приветствия тружеников и преподания им благословения Божия. Так было и в этот день. Но когда о. Ювеналий показался только в канцелярии, как блаж. Паисий бух ему в ноги: «Благословите, Баше Преосвященство, благословите!» Благословение было преподано, и старец немедленно удалился из канцелярии. И что же? Пророчество старца исполнилось. Вскоре архимандрит Ювеналий действительно стал «преосвященством», ибо в конце сентября того же года был назначен епископом Балахинским, викарием Нижегородской епархии.

XIII

…Всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене Моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит (Мф. 19, 29). Такова заповедь Спасителя, необходимая каждому иноку. Но блаж. Паисий, несмотря на полное отречение свое от мира, связи с