родными не прерывал. Святая душа его обнимала и заключала в себе всех, считая, впрочем, родство по Богу выше родства по плоти. А потому, приняв на себя подвиг служения ближним, он видел в лице родных — подобных другим обыкновенных людей, требующих от него благочестивого примера и полезных советов и наставлений к укреплению разума и к исправлению и усовершенствованию духа.

Связь его с родными не была похожа на связь людей, скрепленных между собой однородными интересами, а была связь духовная, далекая по внешнему виду, но близкая по влечению души и сердца. И когда родные его, по своей немощи, особенно предавались суете мира и удовольствиям плоти, он скорбел духом, дабы они, как сеющие радостью, не пожали слезами. Когда же видел, что Господь вразумляет их наказанием, тогда торжествовал, ибо скорби эти служили им облегчением пути, ведущего в живот вечный.

Родственники о. Паисия были люди состоятельные и жили безбедно. Мать блаженного проживала до дня своей смерти, то в Лубнах, в собственном доме, вместе с женатым сыном, чиновником Моисеем, то уезжала летом на хутор Высокие Горбы Пирятинского уезда к другим родным. Старший же брат блаженного, Григорий, у которого о. Паисий провел на воспитании свои детские годы, жил с семьей в Киеве.

Влияние блаженного на родных было велико. Видя перед собой пример изумительной жизни родственника-подвижника, братья о. Паисия — Моисей и Григорий — дали Богу обет, что тот, кто переживет другого, обязан идти в монастырь. Моисей скончался ранее, и Григорий, не желая нарушать данного Богу обета, вышел в отставку и поступил в число братии св. Лавры. Будучи затем назначен писцом в канцелярию Духовного собора, он в этом почетном звании лаврского послушника и скончался.

Особенно любовью блаженного пользовался родной племянник его А. Г. Яроцкий с женой своей М. С-ю. Дом их был постоянно открыт для блаженного, который часто неожиданно являлся к ним перед днем печали или радости, чтобы укрепить и наставить их на пути мира, добра, любви и правды.

Когда А. Г. Яроцкий был холостяком 22-х лет и служил бухгалтером Киевского казначейства, пришло из Санкт-Петербурга распоряжение: отправить туда из каждого уезда по одному опытному бухгалтеру для изучения новой бухгалтерской системы. Жребий пал и на А. Г. Но не решаясь принять на себя этого поручения, молодой человек отправился в Лавру, к отцу, за советом. Отец, выслушав сына, старался его отговорить: «Не бери, милый, поручения… Чего доброго вляпаешься в беду». А блаж. Паисий, вмешавшись в их беседу, говорит:

— Не мешай, душко, молодому. Бог благословит, пускай едет.

Послушавшись совета о. Паисия, А. Г. отправился в Санкт-Петербург и по окончании командировки, как более сведущий и опытный, получил даже награду.

Спустя несколько лет после женитьбы А. Г., когда у супругов родился первый сын Николай и долгое время следующих детей не было, приходит к ним о. Паисий и приветствует:

— Радуйтесь! Молитесь! Скоро благодать Божия посетит вас.

И действительно вскоре Господь утешил их: у них родился еще сын Василий.

Приехала в Киев сестра жены А. Г. инокиня Ржищевского монастыря Елисавета с намерением перевестись во Флоровский монастырь. Но блаженный на переход благословения ей не дал.

— Не надо, душко. Сидишь в раю, так из рая и не вылезай.

Но не всегда блаж. Паисий был благосклонен к своим родным. Если он провидел в сердце их затаенную цель посмеяться над его причудами и оригинальностью или усматривал любопытство заглянуть вглубь его непостижимой жизни, с такими блаженный не церемонился и старался отечески вразумить их.

Съехались как-то из далеких мест в Киев некоторые члены родни Яроцких и целой толпой отправились в Китаево, чтобы посмотреть на блаженного и «почудить» над ним. Был послеобеденный час. Братия отдыхала. В монастыре была полнейшая тишина, и только дворник в отдалении подметал двор.

Получив от господ на чай, дворник проводил их в келию, где обитал в богадельне о. Паисий, а сам пошел разыскивать его по монастырю. Глядь, идет блаженный навстречу ему и несет в одной руке совочек с углями, а в другой судки с кашей.

— Что, душко? Родственнички пришли? Голодненькие пришли? Надо угостить. Чайком, душко, угостить, по-монастырски.

И убежал в келию. Завидев о. Паисия, родственники обступили его гурьбой и любопытствуют. Но блаженный, не обращая на них ни малейшего внимания, притащил от соседей полный самовар воды, кашу рассыпал по полу, а угли поверх каши и давай из самовара на пол воду выпускать. Гости, при виде этой картины, подняли невообразимый хохот. А блаженный схватил грязную метлу и со словами: «Извините! Простите! Начальник приказал, чтобы чистоту наблюдать», — принялся без милосердия возить ею по полу. Обрызганные и перепачканные посетители пробовали было возмутиться, но увидев, что блаж. Паисий не шутит — давай Бог ноги. Повыскакивали из келии, как ошпаренные, и смеются:

— А что, получили удовольствие? Пойдете в другой раз о. Паисия посмотреть?

И давай между собою браниться да за глупую затею друг друга ругать.

Мать блаж. Паисия Мария была небольшого роста, тщедушная старушка. Большую часть жизни, как выше замечено, она проживала то в Лубнах, то на хуторе Высокие Горбы Пирятинского уезда и редко виделась с блаж. Паисием.

Однажды, прибыв в Лавру и ничего не ведая о юродстве блаженного, мать в простоте сердца своего привезла о. Паисию корзину яиц. Момент радостного свидания настал. Увидев перед собой любимого сына, Мария кидается ему на шею. Но блаженный, не желая нарушать покой своей души далекими воспоминаниями, и чтобы показать матери, что значат слова: иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф. 10, 37), раскрывает принесенную старухой корзину, схватывает свою мать в охапку и усаживает ее на кучу яиц. Яйца раздавились и потекли, а озадаченная старуха так и осталась сидеть на них, пока сторонние люди не сжалились над ее горем и не утешили ее. Тогда только узнала Мария, какая великая пропасть лежит теперь между ней и ее родным сыном.

С этих пор богобоязненная старушка частенько наведывалась в Киев и, останавливаясь у родных, приходила в Лавру на богомолье. Но встречаясь с любимым сыном и понемногу познавая его душевный мир, она смотрела на него с благоговейным трепетом и никогда не решалась высказывать ему своих материнских